Глава ХХХХII — Послание свыше

Лёгкий невидимый дождь продолжается. Я разрываю его пелену светом фар, спускаясь по мокрому серпантину в Альмириду. Луж на асфальте евро-греческих дорог не бывает. Не говоря уж об автострадах с неизменно свежей белизной чёткой разметки и цепочкой огоньков светоотражателей, ярко обозначающих осевую линию дорожного полотна. Этот контраст цивилизации с недавно пережитым варварством ночного налёта — поражает.

Что они могли у меня искать, эти мрачные узаконенные беспредельщики? Оружие? Наркотики? Что предположительно могло быть обнаружено в результате наглого обыска рядовой сельской машины? Я теряюсь в догадках… Вряд ли их изначальный интерес мог состоять в тривиальной проверке документов. Как неприличен этот животный оскал власти из-под маски привычного греческого радушия.

Миную давно знакомый 180-градусный поворот с обзорным зеркалом в излучине крутого изгиба. Дорога круто уходит вниз, и я вспоминаю как пять лет назад мы с трудом взбирались сюда на урчащем грузовичке, гружённом мешками маслины.

Ещё один очень крутой разворот в противоположную сторону, находящийся уже внизу, и я выбираюсь на прямую полосу асфальта, ведущую к развилке дорог. Здесь когда-то мы останавливались в нерешительности перед выбором пути.

То же самое происходит со мной и сейчас… притормаживаю в раздумье. Ощущение гадливости, оставшееся после недавнего «тёплого» общения с бравыми бойцами, подсознательно уводит меня с центральной дороги. Не хотелось бы сегодня ещё раз встретиться с ночным полицейским кортежем. Подобная разнузданность местных «служивых» невольно поднимает вопрос об адекватности центральной власти…

Поддавшись подсознательному выбору, беру правее, и машина входит в узкую «кишку» спуска, ограниченную зданием одного из вездесущих отелей и ограждением некогда выжженной хорафи. Ныряю вниз, словно в тёмную яму.

Ночной костёр на берегу

«Кишка» выводит меня на плохо освещённую бетонную площадку. Это уже нулевой уровень мирового океана. Вода плещется совсем рядом, за песчаной полосой пляжа, но я могу её только чувствовать. В условиях беспроглядной ночной видимости близкое море всегда угадывается своим безнадёжным мраком.

Если на берегу ещё может где-то дрогнуть огонёк или произойти какое-то движение теней, то море — это всеохватывающая «чёрная дыра». Только лёгкий, прохладный ночной бриз и солоноватый привкус на губах выдают его присутствие. Соответствующее восприятие поддерживается осознанием пребывания на ограниченном клочке суши, притаившимся в центре средиземных вод. Присутствует ощущение ночного полёта или скольжения по водной глади, словно в гриновской прозе.

Тундра

Подобное движение души испытывал только в Вороньих тундрах Кольского полуострова. Когда после тесной городской сутолоки оказываешься в десятках сотен километров (в любую из сторон) от ближайшего уличного «прохожего», в твоей памяти невольно всплывает литературный эпитет тишины — «звенящая»…

Необычайное уверование в человеческое величие (как homo sapiens — в совсем дикой природе) и одновременно пронзительное восприятие своего ничтожества как одинокой особи в пространстве... В душе происходит какое-то невольное томление, будто открывается второе дыхание для преодоления времени… познания, переосмысление себя...

Дорога тянется вдоль близкого берега моря через всю Альмириду. Редкие фонари в мелкой пелене дождя, едва освещают её центральную улицу, и потому я не гашу ближний свет фар.

Ночной посёлок выглядит абсолютно вымершим. Ни одной автомашины, ни единого прохожего не встречается на дороге. Многие таверны заперты и их тёмные окна глядят пустыми глазницами в чёрную бескрайность моря.

Кое-где ещё остаётся неубранным провисший брезент мокрых тентов, но пустующие столики и собранные в стопки пластиковые стулья говорят о замершей жизни. Мне вспоминается летнее жаркое солнце, лазурная освещённость прозрачного моря и цветные зонты на жёлтом песке.

Кстати, ни разу не видел, чтобы гастарбайтеры брали в прокат зонт или лежак для релаксации. Хотя деньги, безусловно, есть у всех. Но почему-то так повелось, что все эти предметы практически остались лишь туристической атрибутикой.

Как-то уже одеваясь на пляже, слышу за спиной русскую речь. Бесцеремонно громко общаются мужчина средних лет и две молоденькие девушки. Я давно отличаю московский говор от нашего украинского русскоязычия. Однако на сей раз попадается нечто средне-неопределённое...

Одна из девушек — явная блондинка, взахлёб делится впечатлениями. Она восклицает и смеётся звонко, не стесняясь, как может кричать человек среди глухонемых, будучи наперёд уверенным в неспособности последних слышать и понимать. Всё то же, присущее начинающим туристам, наивное ощущение себя на иной планете, где никто из низменных соплеменников оказаться не в силах, а все окружающие являют собой не более, чем экзотический антураж. Подобное поведение раздражает...

Блондинка «гарцует» в двух шагах за моей спиной, и мне вдруг хочется «щёлкнуть» её по мини-хорошенькому носику. Натянув футболку, бросаю, полуобернувшись, довольно безжалостную фразу на совсем неожиданном для них, чисто-русском языке:

— Вы оказались не в самом лучшем месте Европы… Девушка удивлённо-испуганно умолкает, и вся троица почему-то очень смущается.

— Всего доброго, — добавляю я, удаляясь под ненавистное молчание. Теперь вы, видимо, понимаете, почему за рубежом соотечественники друг друга недолюбливают. Толстой, Лев Николаевич упоминал об этом ещё в романе «Анна Каренина». Упрекаю себя за лёгкую несдержанность, однако, что поделаешь? Видимо, такова наша ментальность...

Миную первый квартал безмолвных «забегаловок». Я знаю, что впереди расположен приличный туркомплекс, предваряемый обширной парковкой. Это самая низкая точка Альмириды, отмечаемая в сезон дождей большой лужей. Вот и сегодня вижу в свете фар блестящую поверхность воды, захватившей всю проезжую часть до следующего квартала.

Лужа действительно подобна озеру — объехать невозможно! Боюсь, что её часть, теряющаяся в стороне моря, связана непосредственно, именно с ним… с огромным мировым океаном. Мерзкая морось продолжает поливать.

Я вижу это в лучах света на поверхности образовавшейся затоки. Такой разлив воды здесь впервые за пять прожитых мною лет. Но это меня и заводит — так хочется выяснить, способен ли мой «Сеат» на преодоление подобных препятствий.

У меня уже нет намерения разворачиваться, возвращаться на основную дорогу и даже ехать в Каливес. Появляется озорное мальчишеское желание просто испытать свою технику. Приспускаю стекло и сижу ещё полминуты, вслушиваясь в шум дождя и лёгкие порывы осеннего ветра. Затем, вдруг решившись, врубаю «первую» и плавно жму на акселератор.

Я знаю, что в этом месте асфальт хорош, а уровень воды едва ли доберётся до порога дверцы. Конечно же, — это глупейшая ошибка…

Верно оценивая добротную ровность асфальта и чистоту дождевой воды, я не подумал о том, что она принесёт с собой вязкий песок пляжа… Глубина лужи действительно отвечает моим предположениям, но это меня не спасает. Движок глохнет, когда машина преодолевает почти половину намеченного «заплыва».

Все мои попытки оживить его вновь ни к чему не приводят. Не могу понять причину, ведь лужа не настолько глубока, чтобы вода могла достичь водобоязненных частей двигателя. Впрочем проблема могла возникнуть в выхлопной трубе, когда машина потеряла скорость на песке. Если выхлоп оказался под водой, возникает вероятность неприемлемости условий для работы техники.

Минут пять продолжаю насиловать свой аккумулятор. Нулевой эффект ставит точку на дальнейших попытках. Внутри меня нарастает тупое злобное раздражение. Освобождаю защёлку крышки капота, потом убеждаюсь, что рычаг переключения передач стоит в «нейтралке».

Наконец, распахиваю дверцу и не разуваясь, ступаю в чёрную воду. Она действительно на ладонь не достаёт порогов, но я чувствую как башмак увязает в принесённом водой, песке. Стараясь не обрызгаться, прохожу к бамперу и приподнимаю крышку капота. Насколько могу видеть в иллюзорном свете, движок находится вне воды. Но передние — ведущие колёса, без сомнения, увязли в мокром песке.

Упираюсь мокрыми ладонями в передок и пытаюсь сдвинуть машину назад, в сторону чистого асфальта, где ещё десять минут назад обдумывал авантюрное предприятие. Результат плачевный — колёса не двигаются с места. Понимаю, что нужно разгрузить переднюю ось, приподняв бампер и враскачку разбить песок, облепивший резину. Озлобление на глупость сложившейся ситуации почти утраивает мои скромные силы, высвобождая скрытые возможности организма.

Я уже не обращаю внимания ни на лёгкий дождь, ни на мокрые джинсы и хлюпающую в башмаках воду. Несколько минут силовых упражнений в стиле Ивана Поддубного заставляют колёса вздрогнуть и сдвинуться с мёртвой точки. В поисках опоры для расползающихся в подводном песке ног, разворачиваюсь спиной к бамперу, почти приседаю на него. Упираясь локтями в решётку радиатора, приподнимаю передок, придавая поясницей поступательное движение вперёд.

«Сеат» сдвигается с места. Не позволяя колёсам остановиться и вновь увязнуть, наращиваю динамику движения, упираясь каблуками башмаков в появляющийся под песком, асфальт. «Ещё!.. ещё немного!.. — твержу сам себе». Главное не останавливаться! брать на разгон и сохранять инерцию. Разлив начинает значительно мелеть. Чувствую как каблуки шкребутся о жёсткий асфальт чистой дороги.

Не прерывая своего движения, снова разворачиваюсь лицом к капоту. Всё в той же позе «Сизифа», ещё совсем недавно заданной мне ночным полицейским спецназом, ускоряю перемещение. Вот, наконец-то, и берег «родимый» — передние колёса выкатываются на чистый асфальт суши.

Руки мелко дрожат от недавнего напряжения. Дышу, как после стометровки. Ещё полчаса назад я не поверил бы, что способен на подобные усилия... Обмываю в луже башмаки от песка. Открыв дверцу, плюхаюсь задом на сидение, и, разувшись, выливаю из них воду.

Надеюсь всё же, что вода скорее дождевая, нежели разлившаяся — морская. Иначе обувь рискует быть покорёженой от соли. Натягиваю выжатые носки и вновь обуваюсь. Теперь дело за малым — добраться до дому. О Каливесе речь уже не идёт... Захлопнув дверцу, оказываюсь в неуютном салоне мокрой холодной машины с «мёртвым» двигателем. Торопиться практически некуда. Достаю влажную пачку сигарет. Тепло огонька согревает, и я постепенно прихожу в норму.

Мне вновь вспоминается Воронья тундра и наш геологический трудяга ГТС — «гусеничный тягач средний». Вот ведь когда познаётся сравнение!.. Доверие к «автопаркетникам» уничтожено во мне полностью.

Ещё одна страница авто-опыта вбита в глупую голову. Вокруг по-прежнему — ни души. Вот потешился бы кто-то, наблюдая мой ночной заплыв под моросящим дождём. Выбрасываю окурок и возвращаюсь к своим «баранам».

Вновь и вновь повторяю, каждый раз дающий надежду алгоритм: ключ зажигания — педаль газа — беспомощное чавканье стартёра. Так проходит около получаса. В течение этого времени выкуриваю ещё пару сигарет. Результат нулевой и начинает подпирать отчаяние. Завтра на работу, а я ещё не знаю, смогу ли добраться не только туда, но даже сегодня — до двери своего дома… Безнадёга полная!

И тогда я совершаю крамольный для христианина поступок. Стучу кулаком по пластику торпеды и вслух, членораздельно, жёстко и неприязненно произношу: «Господи!.. Ну, если ты есть на самом деле!.. Помоги же мне!.. Докажи это!». Фраза звучит как вызов… почти как отречение!..

После неё не решаюсь провернуть ключ зажигания — слишком многое поставлено на карту, слишком многое могу потерять... разувериться. На несколько секунд замираю, едва дыша. Что случится сейчас, после отчаянного вопля души? Или я уверую бесконечно или…

Дрожащими пальцами нащупываю головку ключа, ставлю ногу на педаль газа, выдыхаю, проворачиваю и… вдруг в одно мгновенье глохну на оба уха — двигатель взрывается рёвом, заработавшего механизма!..

В благоговейном шоке сижу не двигаясь... Слегка сбрасываю газ, — мотор работает чётко и ровно, без каких-либо сопутствующих звуков. Боюсь убрать ногу с педали, дабы не заглушить «чудо».

Мне ещё не до конца верится, что такое может быть... что это всё происходит именно со мной! Чувствую, как к глазам непроизвольно подступает горечь слёз святого облегчения. Очевидно, это окончательное уверование… конец ещё одного агностика...

Минут пять прогреваю мотор, на все лады варьируя подачу топлива. В конце концов осторожно убираю ногу с педали газа. Движок продолжает работать ровно и без отклонений. Включаю приёмник, аварийную сигнализацию и ближний свет. Выхожу из машины и оглядываю её снаружи. Всё светится, всё действует, всё функционирует. С удовлетворением пребываю всё ещё в состоянии лёгкого душевного потрясения.

Советской идеологией я был запрограммирован побывать в различных ипостасях: и октябрёнком, и юным пионером, и комсомольцем. Дважды усердно пытались сделать коммунистом, а заодно всю жизнь воспитывали в духе воинствующего атеизма.

Но никому не удалось вот так, вдруг — в несколько секунд обратить меня в запрограммированную веру. Потому что, не было явления, не было чуда… не было высшего непогрешимого доказательства!

Кроме того, я, кажется, начинаю понимать, что всё произошедшее сегодняшним вечером совсем не случайно. Господь вполне адресно дал почувствовать своё присутствие. Мне стоит задуматься! Возможно он уводит меня из этой страны, и я получил с небес только первый знак?

«Да… Весь сегодняшний дождливый вечер — это послание свыше…— думаю я». Разворачиваю «Сеат» и устремляюсь вверх по серпантину в сторону далёких и невидимых, но, слава богу, не таящих дождевых ловушек Белых гор.

                                                                                     

Глава ХХХХI — Ностальгия

Относительно сытная и «свободная» жизнь иммигранта-гастарбайтера в сущности своей не такая уж сладкая, как кажется. У каждого из нас, естественно, могут быть свои причины, но, пожалуй, есть одна общая для всех — лёгкая тоска…

Нет, она вовсе не достаёт всех одинаково. У 20-летней молодёжи, очевидно, вообще сведена к минимуму. Но чем дольше ты живёшь на свете и чем больше оставил там… за морем, — тем чаще возвращаешься в свою память. Человек решает проблемы по мере их поступления. И пока он обустраивается и зарабатывает первые деньги, ему не до воспоминаний и душевных метаний.

Однако постепенно ежедневный быт налаживается, первые яркие впечатления выцветают — глаз «замыливается», а экзотические продукты и уровень существования становятся нормой. Да, именно так — уровень существования… но, увы, не жизни, так как последний логично предполагает, кроме низменной «желудочной», наполняемость ещё и духовную.

У каждого этот уровень свой, и наличие его вообще не критично для человеческого организма. Но чем он у тебя выше — тем чувствительнее душевный дискомфорт. Тем ощутимее желание заполнить образовавшуюся внутреннюю разрежённость окружающей культурой.

Такие основные кухни социального «ва́рева», как театр, концертные и достойные кинозалы, а также чтение местной литературы в оригинале — не для гастарбайтера. Языковой барьер первые годы, а для многих и весь период пребывания в чужой стране, не позволяет окунуться в полноценную окружающую жизнь.

Тем более, что этому совершенно не способствует местонахождение мигрантов в глухих критских сёлах. Вечерняя выпивка, карты и телевизор — основные «убойные» занятия свободного времени не только в среде гастарбайтеров, но и местных аборигенов.

И вот тогда, когда гастрономический голод утолён, а первичные проблемы, наконец, отступили, когда мозг освобождается от пресса обстоятельств, и ты уже по горло сыт пустыми вечерами с «Амстелом» и телевизором — приходит ностальгия... Естественно, и здесь не обошлось без языка древних греков: νόστος (ностос — возвращение), άλγος (алгос — боль).

Причём, если другие проблемы снимаются алкоголем, то тоска по родине… нет, не географической… а по родине малой — той, что в душе; тоска о чём-то сокровенном… о недооценённом когда-то, — приходит вместе с выпивкой. Когда подсознательный каркас защитной трезвости ослабевает, а размытые проблемы уже не запирают вашу память, она наполняется мучительным теплом…

Это, как воспоминания о детстве. Они, почему-то всегда заполнены тёплым солнечным светом… И нагретый горячими лучами школьный подоконник, и исцарапанная крышка парты с ушедшей в прошлый век чернильницей… и бантик в русоволосой детской косичке.

Такое ярко калейдоскопическое, разноликое, как ещё одна громаднейшая счастливая жизнь — длинное-предлинное, чудное... детство! Безвозвратное время, в котором холодный снег всегда белый и скрипучий, а жёлтый песок пляжа — чистый и горячий.

Где отсутствие часов на руке, вовсе не мешает жить, а стена твоей детской комнаты открывается напрямую в будущую, невероятно и бесконечно далёкую, по-взрослому захватывающую дух и такую же необъятную… «ВЕЧНОСТЬ»!

В один из ностальгических вечеров, чувствуя, что ещё немного и меня стошнит на красочный экран телевизора, я открываю дверь и ступаю на бетон двора. Поздняя осень, однако ещё довольно тепло, несмотря на влагу, моросящую битые сутки.

Уже совсем стемнело и, если бы не уличные фонари, я бы совсем не разглядел поблёскивающую завесу тонких дождевых нитей. Маскируясь под тёмную свинцовость туч, они выдают себя лишь рябью на поверхности зеркальных луж и слезами плачущих оконных стёкол.

В такую отвратительную погоду, вряд ли стоит куда-нибудь отправляться. Туристический сезон давно окончен и две трети таверен уже прикрыты из-за отсутствия посетителей. Кстати, греки, все свои «кафешки» позиционируют как придорожные таверны.

Вечерняя таверна

Это заимствованно у близкой и известной своей крепкой семейственностью Италии. В подобных заведениях, кроме классического «заплыва» в баре, можно получить весьма неплохой обильный ужин домашней кухни.

Цены вполне доступные, а порционный объём блюда предполагает быть совмещённым не менее чем с полулитром текущего рекой домашнего вина. Местные греки зачастую разбавляют его водой. Да, собственно, и принимают скорее в качестве необходимой организму жидкости, а не из желания получить алкогольное опьянение.

Сухое белое вино

Видимо, просто отдают дань средиземноморской жаре… Впрочем, и от неразбавленного белого вина опьянеть довольно сложно. Я, конечно, не пробовал, но полагаю, — для традиционной русской «накачки» понадобится не менее нашей украинской буты́ли или трёхлитровой российской банки.

Да, сидеть сейчас где-нибудь в таверне за микрочашкой кофе и глядеть в черноту моря — удовольствие сомнительное. Но прокатиться до Каливеса, развеяться и прихватить там пару бутылок пива, — я отваживаюсь. Вижу, что время вполне позволяет уложиться до закрытия маркета. Машина стоит совсем рядом, почти под окном. Выхожу из двора, и, прикрываясь ладонью от моросящей слякоти, ныряю в салон автомобиля.

Неиссякаемая критская морось

Внутри приятно тепло и сухо. Я обожаю этот микроклимат — уютный запах кожи и живого механизма. Не спеша, с расстановкой завожу движок. Настраиваю радиоприёмник, щёлкая клавишами шуршащих диапазонов и надеясь, хотя бы что-то разглядеть за мокрым лобовым стеклом, включаю «оконного работягу».

Несколькими взмахами он делает меня зрячим, отирая резиновой щеткой стекло от мороси и капель дождя. В свете уличных фонарей мне хорошо виден мокрый переулок, спускающийся с пригорка вниз — к главной дороге. Опускаю к полу рычаг ручного тормоза и, не врубая скорость, отвожу от стены дома, плавно двинувшуюся под горку, машину. Внизу, у выезда на главную притормаживаю и включаю ближний свет.

В этом месте весьма неудобный, и даже, я бы сказал, опасный перекрёсток. На мой взгляд, здесь определённо и очень давно не хватает обзорного зеркала. Впрочем, видимо, оно было, — торчит какой-то одинокий характерный шест. Главная дорога, ведущая снизу — от Альмириды в Плаку, сходится с моим высотным переулком почти в параллель.

И хотя она находится в пяти метрах слева от машины, я не могу её видеть, — лежащую внизу и скрытую бетонным парапетом. Крайняя точка ограды упирается в крутой 90-градусный поворот, резко переводящий полосу главного движения из параллели в перпендикулярно пересекающую мой путь, дорогу.

Справа, со стороны центра Плаки проезжая часть также не видна, заслонённая стеной вечно пустующего отеля. Чтобы увидеть движение нужно достаточно высунуть капот, весьма рискуя при этом оказаться помехой для выскочившей слева из-за угла машины.

Ночью ещё, слава богу, можно определиться по свету приближающихся фар, а вот днём — совсем рискованно. Точно так же эта конфигурация пересечения напрягает и при въезде с главной дороги в переулок.

Я обычно ловлю некий нужный момент, сообразный интуитивному чувству и проскакиваю это пересечение, во всю выжимая педаль газа. Идущий снизу на подъём водитель не хочет ехать медленно, перегревая движок и потому выскакивает из-за поворота, как чёрт из табакерки.

Европейские туристки

Пару раз бывало — успевал проскочить перед капотом перепуганных девушек-туристок. Правда, помню, какой-то весёлый молдаванин серьёзно травил байку о том, что француженки, не впервые отправляющиеся на круттой критский «серпантин», приучены надевать... памперсы. 

«Да, зеркала там явно не хватает, — думаю я, готовясь к рывку». Но тронуться не успеваю... Рядом с белыми полосами моего ближнего света, лежащими на асфальтном перпендикуляре главной дороги, начинают угадываться дрожащие лучи фар, несущихся снизу, далёких машин.

Убираю ступню с педали газа, и перевожу рычаг переключения скоростей в «нейтралку». Далёкий свет усиливается, приближаясь по параллельной линии — практически из-за моей спины. Я не могу слышать и оценить мощность, работающих на подъём двигателей, — боковые стёкла салона полностью подняты, к тому же звучит греческий мотив в динамиках приёмника. Но судя по яркости и обилию света, поднимающихся машин — несколько.

Наконец, из-за поворота вырываются один за другим два огромных чёрных джипа. Они, как ночные демоны, пролетают в проёме лобового стекла, прорезаемые пригашенными лучами моих фар.

Машины стремительно минуют переулок, и первая из них уже скрывается за зданием пустующего отеля, но вторая, вдруг неожиданно тормозит. Затем резко даёт задний ход, откатываясь назад, к повороту. И я вижу, как из-за отеля появляется проскочивший вперёд, ведущий джип, выполняющий тот же маневр. Он хорошо виден в свете фар задней, ведомой машины.

Большой и мокрый, сверкающий чёрной эмалью, корпус с такими же чёрными — затенёнными стёклами и мощным агрессивным «кенгурятником» на переднем бампере. Никаких отличительных знаков на джипе я не замечаю.

Машины на краткое мгновение замирают. И вдруг, взвизгнув колёсами, бешено срываются с места. Выворачивая вправо, врываются в широкий переулок, дальним светом ксеноновых фар, превращая моё лобовое стекло в ослепляющий монитор.

Передняя машина проскакивает слева от капота и тормозит на уровне водительской дверцы стоящего «Сеата». Вторая замирает в трёх метрах — визави переднего бампера, продолжая бесцеремонно поливать меня холодными прожекторными лучами.

«По-па-л! — мелькает у меня досадная мысль, — это автопираты! А проще говоря — дорожный разбой…». Ещё опаснее было бы повстречать сегодня ночью воинствующих националистов. Если бандитам нужны всего лишь деньги, то последним нужна кровь!.. Какие-либо рассуждения о бегстве вообще не приходят мне в голову.

А вот теза о моих человеческих правах, начинает занимать всё больше... Понимая, что сейчас меня, как норного зверька будут вытаскивать из-за руля и, не желая ему уподобляться, открываю дверцу и смиренно выхожу на воздух... Расслабляюсь, как только меня окружают крепкие парни в чёрном, с укороченными стволами автоматов под мышками. Вряд ли бандитствующая молодёжь будет оснащена автоматическим оружием.

А от довольно грозно прозвучавшего из темноты: «Астыномия»! (полиция), даже становится немного весело. Всё очень смахивает на спецназовские учения. Похоже, что они отрабатывают операцию захвата опасного преступника, а ещё вернее — показательно отрабатывают инвестированные в их содержание средства.

Один из силовиков оттесняет меня к бамперу «Сеата» и приказывает положить руки на капот. Всё происходит, как в надоевших боевиках Голливуда. Холодный ксеноновый свет автомобильных «юпитеров», создаёт почти полную иллюзию присутствия на съёмочной площадке. Пожалуй, недостаёт только операторского крана с камерой, да ассистента с хлопушкой.

Находящийся за спиной полицейский, быстро скользит ладонями по моей одежде — от ворота вниз до самых башмаков. Как я понимаю, — это не противоправный обыск... а всего лишь «тест» на наличие оружия.

Бойцы, одетые в чёрное с подвёрнутыми «балаклавами» на головах, почему-то очень торопятся и суетятся вокруг машины. Один из них роется в багажнике, второй перерывает бардачок в торпеде салона. Третий, видимо, старший интересуется моими документами. Они — в бумажнике, который держит в руках стоящий за моей спиной четвёртый страж порядка.

Я сразу вспоминаю, что внутри портмоне, кроме водительского удостоверения и зелёной карты, — ещё и приличная сумма еврокупюр. Это меня слегка напрягает. Остаётся лишь надеяться, что греческий «спецназ» — это не наши постсоветские «менты-мусора»…

— «О́пу та э́графа ту автокини́ту? А́дия киклофори́яс?..» (где документы на машину?) — снова нервно спрашивает старший, стоя у открытой дверцы «Сеата».

— «Сто эсотерико... тин амакси... эпанно…» (внутри машины... вверху), — отвечаю я и тычу для пояснения пальцем в солнцезащитный козырёк лобового стекла. Стоящий сзади «спец» дёргается, выражая недовольство, и я вспоминаю, что мне приказано держать руки на капоте.

Старший нагибается в освещённый салон, — вижу, что он, наконец-то, находит в кармане козырька, сложенный вдвое листок «адия киклофориас». Это лицензия. В смысловом значении — разрешение на эксплуатацию автомобиля, связанное со страховкой. В назидание нашей государственной бюрократии, здесь, в Греции, если машина не застрахована — её нельзя использовать.

В отличие от прежней «совковой» корочки техпаспорта, «адия» являет собой не более, чем убогий серый листок печатного текста. Держа эту бумажку перед глазами, полицейский проходит мимо меня, ближе к горящим фарам джипа.

Стою в позе «Сизифа», упираясь ладонями в мокрый капот машины. Стою и думаю: «А что, если сейчас, вместо мелкой мороси, всю эту процедуру накроет серьёзный критский ливень? Меня так и оставят стоять под дождём?»

Я, как-будто... согласно закону не «задержанный» и не «подозреваемый»,.. и, тем более, не «арестованный». И вообще в какой роли я задействован? Как случайный статист голливудской постановки о профессиональной работе спецназа?

В роли обычного произвольно «проверяемого»? «Обыскиваемого»? Или «унижаемого»? На каком основании? В душе постепенно нарастает глухое раздражение... Обидно за своё невезение. Стоило усесться в машину минутой позже или, хотя бы не включить свет, и эти ночные охотники пронеслись бы мимо тёмного переулка без задержки.

Я попал под «раздачу» совершенно случайно. Но если бы не это — не узнал бы, что происходит на ночных критских дорогах. Кроме прочего, не познал бы ощущений человека — в положении «руки на капот»… А ведь на моём незавидном месте, мог оказаться законопослушный уважаемый «абориген» или женщина... к тому же — пожилая. Её так же облапывал бы боец с автоматом?

"Абориген"

Впрочем, теперь я прекрасно понимаю для чего им нужны чёрные «балаклавы» — прятать лица от стыда. Ведь в округе все друг друга визуально знают. Иногда хвалёная греческая демократия поражает своими «вывихами». Или не только греческая? Кажется, Эллада давно, ещё с 1981 года — это, так сказать, Евросоюз!

Задумавшись, я совсем перестаю следить за действиями доблестного «спецназа». Звук захлопывающихся дверей джипа, сразу возвращает меня к реальной действительности. Чёрные автомобили задним ходом покидают переулок. «Ну и что это было?» — думаю я, совершенно «ошарашенный» происшедшим. На водительском сидении нахожу свой бумажник со всеми документами. Деньги не тронуты…

Усаживаюсь за руль и закуриваю сигарету. «Ну и вечерок! — задумчиво выдыхаю дым в щель приоткрытого окна, — эксклюзивный! Зато лёгкий приступ ностальгии, как рукой сняло…» 

                                                                                                                                

Глава ХХХХ — Женщины иммиграции

В какой-то из прочитанных статей о трудовых мигрантах Греции, мне попалась фраза о том, что в связи с кризисом, мужчинам найти работу гораздо сложнее, нежели женщинам. Совершенно верно, вот только я бы добавил, что до кризиса наблюдалась абсолютно та же тенденция.

Для здорового мужчины работа находится там, где есть производство, строительство или добыча (камня, древесины, рыбы и т.п.), в меньшей степени он занят в сервисе и обслуживании. Женщина же найдёт работу просто в точке естественного наличия социума. Она всего лишь станет обслуживать людей. Будет ухаживать за больными и престарелыми. Готовить и стирать для них, убирать им квартиры и чистить унитазы.

Эта работа востребована и никогда не иссякает. Она будет нужна пока будет существовать человечество как популяция организмов. При этом, если «мужику» как минимум нужно быть физически крепким, а ещё лучше — быть хорошим специалистом, то женщине достаточно всего лишь не быть во всех смыслах… отвратительной.

Статистика однозначно уверяет пользователей, что в благословенной Элладе, мужчина зарабатывает почти на четверть больше гастарбайтера–женщины. И несмотря на то, что цифры — вещь упрямая, личные наблюдения мешают мне безоговорочно с этим согласиться.

Мои «постсовковые» соотечественницы, с которыми я был знаком, в силу соседского проживания, стабильно зарабатывали по 1000 USD в месяц и более… Одна, работая сиделкой внутри (μέσα) греческой семьи, и вторая — в качестве уборщицы, имея в клиентах несколько зажиточных домов.

К тому же, далеко не всегда бывают соразмеримы расходы, ежедневно несомые сильным и слабым полом. Впрочем, вышеупомянутой уборщице — единственной в нашем округе автолюбительнице, пришлось, так же как мне, приобрести машину. Не успевала перемещаться между обслуживаемыми домами.

Если верить некоторым знатокам, доход домработницы или сиделки в греческой семье, доходил до 50-ти евро в день. И это при естественном отсутствие расходов на жильё и питание.

Полагаю, сытый престарелый грек, получающий пенсию в эквиваленте — 4000$ (поступающую из Германии), может себе позволить подобное содержание. Были и такие греческие пенсионеры (полтора десятка лет назад), до 1960-х годов, работавшие по приглашению в ФРГ.

Однако воспоминания о прежнем уровне жизни вымерли вместе с этими стариками, и греческие стандарты пали на «баррикадах» интеграции в Евросоюз...

Сегодня средняя пенсия Эллады составляет 500–600 евро, которую вы получите в возрасте 65 лет, обзаведясь к тому времени необходимым сорокалетним трудовым стажем. В последующем, пенсионный возраст будет отодвинут ещё на два года. Конечно, существуют выплаты и вдвое выше — 1000–1200 евро.

Это зависит от того где и кем вы работали, но также есть и пенсионный потолок для аграриев — 300 евро… При этом сорок (!) лет рабочего стажа на «потной» сельскохозяйственной земле, остаются непременным условием, хотя забыть непосильную работу вы сможете лишь достигнув 62 лет.

Что же касается зажиточных одиноких греческих мужчин, то они представляют собою первое, на что направлена усиленная мозговая деятельность молодых, прибывающих представительниц прекрасного пола. Стать супругой или на худой конец, содержанкой — сладкая мечта наших «постсовковых» дам.

Небесные создания без колебаний готовы идти на унижения, самоперековку и даже хитрости, ради лёгкого хлеба с оливковым маслом! Наблюдая их, — интеллигентному мужчине, воспитанному на книжной розовой романтике в отношении чистой женщины, приходится прозревать самым жёстким образом.

Скорее всего он явно предвзят и излишне эмоционален, однако прежнее мужское чувство безоговорочного уважения и нежного покровительства женской хрупкости, сменяется глухим презрением и явной брезгливостью именно во время пребывания в среде гастарбайтеров.

Он и сам тому вовсе не рад, но просто не в силах этого избежать! К сожалению, нет возврата назад к прежнему юношескому восприятию «Дамы» с большой буквы.

Более не умиляет прежнее слежение за таинством её мыслительного процесса, с извечно интригующим его вопросом — одинаково ли мы (он и она) воспринимаем окружающий мир? Честно говоря, нашему мужчине иногда довольно совестно перед греками осознавать себя соотечественником некоторых «самочных особей».

С другой же стороны, если предположить, что женщина изначально, от сотворения мира — существо низкое в своём стремлении пройти через ложь, унижение, изворотливость и повышенную приспособляемость к самосохранению, — стоит ли применять к ней выработанные мужчинами критерии оценки?

Очевидно, нужно принимать запрограммированную самой природой самку «вульгарис», в её низости — таковой, какова она есть. Тем светлее будут редкие исключения женщин (от природы и воспитания) достойных, — с внутренним стержнем и умом, облагороженным чудесной «случайностью».

Однако, надо сказать, что низость и прагматика души́ присущи не только нашим иммигранткам, перманентно находящимся в довольно стрессовой ситуации, но и хозяйкам местного girl-подиума — то есть самим прекрасным гречанкам. Совершенно неловко пришлось нехотя наблюдать животную трансформацию отношения со стороны девичьего персонала ближайшего супермаркета.

Если в первые год–два регулярных посещений маркета, на лицах девушек–продавщиц, сложно было бы рассмотреть что-либо, кроме холодного высокомерия, то на третий год ситуация изменилась до смешного…

Когда мужчина–гастарбайтер, наконец-то, поднимается до финансового уровня, позволяющего, приобрести и содержать автомобиль и мотоцикл, когда накупил тривиальных шмоток и приоделся, а расплачиваясь у кассы, открывает бумажник неизменно полный греческих купюр, — им грех не заинтересоваться.

Сразу же бойкая пара особей женского пола, выделяющиеся наибольшей привлекательностью, приступают к охоте. Если первой из красавиц, с молочной кожей модельного лица, перевалило уже за 30, то вторая как минимум вдвое моложе интересующего её, объекта.

Перечень завлекательных «боевых» действий со стороны суетящихся, несомненно, достойных самок, не отличается оригинальностью. Младшая, с лукавыми глазёнками, всё пытается оказаться на его пути у стеллажей маркета.

В её нехитрую тактическую задачу входит инсценировка нечаянного физического столкновения тел, с последующей кротостью череды извинений, естественно перетекающих в запрограммированное «случайное» знакомство.

Вторая же особь, недолго думая, принимается во всеуслышание просто назначать любовное свидание, восседая за кассовым аппаратом. Как тут не вспомнить Гайдаевско-Папановское — «...куй железо, не отходя от кассы»! Подпираемый нетерпеливой очередью, мужчина всего лишь торопится со смущённой улыбкой извиниться, сославшись на занятость.

Очевидность соперничества и детское желание утереть нос младшей самке-охотнице, не более чем забавляет. К тому же в стратегию мужчины абсолютно не входит намерение, пребывая на чужбине, содержать ту или иную из прекрасных греческих дев.

В итоге приходится перенести периодические закупки в дальний, но более просторный супермаркет, — только и всего. Однако совсем не так легко можно избавиться от непрошено пожаловавшей в гости, соотечественницы.

Одну из таких — типичную жёсткую охотницу, как-то приходится, деликатно выпроваживать в течение двух часов. Под определением жёсткой охотницы, понимается психотип дворовой хулиганистой девчонки, вращающейся исключительно в мужском обществе, а посему, ощущающей своё тело выгодным дефицитом.

Очевидно, что данная ситуация, заставляющая самку вплотную заняться вопросами собственного выживания, слегка лишает её адекватности мышления. Она без излишних колебаний берётся программировать исход встречи с избранным ею самцом, нисколько не сомневаясь в своём умственном превосходстве, а соответственно, в выгодном для себя исходе.

Грустно и жалко выглядит подобный процесс мышления в женщине, когда той и в голову не приходит, что душа её легко читаема, словно открытая книга. Когда каждый, ни только взгляд или жест, но лёгкое дрожание пальцев, опущенное веко, биение жилки на виске, — открывает самые тайные помыслы и всю мелочность кажущегося ей сокрытым содержимого.

Некоторые не совсем юные «постсовковые» дамы, впервые оказавшиеся за рубежом, страдают достаточно обильным замыливанием своего мозга. Особая экзальтация, сопровождающая их чудные поступки, основывается на явно ошибочном ощущении  десантирования на иную — сказочную планету.

Им представляется начало нового — с чистого листа, с некой нулевой отметки, захватывающего дух, фантастического существования! Зарубежный, весьма легко одурманивающий их, воздух предполагаемой якобы всеобъемлющей свободы, вседозволенности и отсутствия нравственных ограничений, вызывает рефракцию восприятия реалий.

Потревоженная психика самки допускает полную смену постылых догм и ориентиров, возможность быстрой реализации самых потаённых желаний. Притом, однозначная доступность последних не вызывает сомнений.

Женщина, вполне опьянённая подобными мятежными ощущениями начинает резко удаляться от раннее привычного, смиренного состояния. Она вдруг решает, что настал момент расстаться с прежде терпимым ею супругом, и, несмотря на десятилетие унылого брака и присутствие девятилетнего ребёнка, наконец-то, найти свою настоящую любовь...

И вот, окончательно утратив чувство реальности, она бросается на шею более успешному мужчине со словами: «Такое бывает только раз в жизни!» Однако тот, умудрённый опытом, смотрит в наивные «слепые» глаза с единственной мыслью — насколько неловко ей будет вспоминать эту фразу спустя год...

Год, который вернёт её на землю и расставит всё по своим местам. С течением времени, женщина постепенно прозреет. И избавившись от сладкого хмеля, поймёт, что куда бы она ни уехала, в какой бы стране ни оказалась, — она остаётся на одной и той же планете.

На той же самой планете, где человеческие понятия порядочности и ответственности перед своим собственным долгом — незыблемы! Где народы одинаково воспринимают добро и зло и одними глазами смотрят на супружескую измену.

Где весьма удалённая земля Крита оказывается не сказочно-красивым волшебным островом, но продолжением всё той же «страны землян». И в этой стране, именуемой «миром», совпадают с принятыми так же и на её родине, не только человеческие отношения, но и звуки и слова и даже буквы алфавита совершенно различных языков.

Всё это придёт к женщине, оставив позади стыд воспоминаний, раскаяние и сожаление о сделанных ошибках. А потому, предвидя выздоровление, зрелый мужчина спокойно отстраняется, сделав вид, что не расслышал в её тёплом выдохе пылких и совсем ненужных слов…