Относительно сытная и «свободная» жизнь иммигранта-гастарбайтера в сущности своей не такая уж сладкая, как кажется. У каждого из нас, естественно, могут быть свои причины, но, пожалуй, есть одна общая для всех — лёгкая тоска…
Нет, она вовсе не достаёт всех одинаково. У 20-летней молодёжи, очевидно, вообще сведена к минимуму. Но чем дольше ты живёшь на свете и чем больше оставил там… за морем, — тем чаще возвращаешься в свою память. Человек решает проблемы по мере их поступления. И пока он обустраивается и зарабатывает первые деньги, ему не до воспоминаний и душевных метаний.
Однако постепенно ежедневный быт налаживается, первые яркие впечатления выцветают — глаз «замыливается», а экзотические продукты и уровень существования становятся нормой. Да, именно так — уровень существования… но, увы, не жизни, так как последний логично предполагает, кроме низменной «желудочной», наполняемость ещё и духовную.
У каждого этот уровень свой, и наличие его вообще не критично для человеческого организма. Но чем он у тебя выше — тем чувствительнее душевный дискомфорт. Тем ощутимее желание заполнить образовавшуюся внутреннюю разрежённость окружающей культурой.
Такие основные кухни социального «ва́рева», как театр, концертные и достойные кинозалы, а также чтение местной литературы в оригинале — не для гастарбайтера. Языковой барьер первые годы, а для многих и весь период пребывания в чужой стране, не позволяет окунуться в полноценную окружающую жизнь.
Тем более, что этому совершенно не способствует местонахождение мигрантов в глухих критских сёлах. Вечерняя выпивка, карты и телевизор — основные «убойные» занятия свободного времени не только в среде гастарбайтеров, но и местных аборигенов.
И вот тогда, когда гастрономический голод утолён, а первичные проблемы, наконец, отступили, когда мозг освобождается от пресса обстоятельств, и ты уже по горло сыт пустыми вечерами с «Амстелом» и телевизором — приходит ностальгия... Естественно, и здесь не обошлось без языка древних греков: νόστος (ностос — возвращение), άλγος (алгос — боль).
Причём, если другие проблемы снимаются алкоголем, то тоска по родине… нет, не географической… а по родине малой — той, что в душе; тоска о чём-то сокровенном… о недооценённом когда-то, — приходит вместе с выпивкой. Когда подсознательный каркас защитной трезвости ослабевает, а размытые проблемы уже не запирают вашу память, она наполняется мучительным теплом…
Это, как воспоминания о детстве. Они, почему-то всегда заполнены тёплым солнечным светом… И нагретый горячими лучами школьный подоконник, и исцарапанная крышка парты с ушедшей в прошлый век чернильницей… и бантик в русоволосой детской косичке.
Такое ярко калейдоскопическое, разноликое, как ещё одна громаднейшая счастливая жизнь — длинное-предлинное, чудное... детство! Безвозвратное время, в котором холодный снег всегда белый и скрипучий, а жёлтый песок пляжа — чистый и горячий.
Где отсутствие часов на руке, вовсе не мешает жить, а стена твоей детской комнаты открывается напрямую в будущую, невероятно и бесконечно далёкую, по-взрослому захватывающую дух и такую же необъятную… «ВЕЧНОСТЬ»!
В один из ностальгических вечеров, чувствуя, что ещё немного и меня стошнит на красочный экран телевизора, я открываю дверь и ступаю на бетон двора. Поздняя осень, однако ещё довольно тепло, несмотря на влагу, моросящую битые сутки.
Уже совсем стемнело и, если бы не уличные фонари, я бы совсем не разглядел поблёскивающую завесу тонких дождевых нитей. Маскируясь под тёмную свинцовость туч, они выдают себя лишь рябью на поверхности зеркальных луж и слезами плачущих оконных стёкол.
В такую отвратительную погоду, вряд ли стоит куда-нибудь отправляться. Туристический сезон давно окончен и две трети таверен уже прикрыты из-за отсутствия посетителей. Кстати, греки, все свои «кафешки» позиционируют как придорожные таверны.
 |
| Вечерняя таверна |
Это заимствованно у близкой и известной своей крепкой семейственностью Италии. В подобных заведениях, кроме классического «заплыва» в баре, можно получить весьма неплохой обильный ужин домашней кухни.
Цены вполне доступные, а порционный объём блюда предполагает быть совмещённым не менее чем с полулитром текущего рекой домашнего вина. Местные греки зачастую разбавляют его водой. Да, собственно, и принимают скорее в качестве необходимой организму жидкости, а не из желания получить алкогольное опьянение.
 |
| Сухое белое вино |
Видимо, просто отдают дань средиземноморской жаре… Впрочем, и от неразбавленного белого вина опьянеть довольно сложно. Я, конечно, не пробовал, но полагаю, — для традиционной русской «накачки» понадобится не менее нашей украинской буты́ли или трёхлитровой российской банки.
Да, сидеть сейчас где-нибудь в таверне за микрочашкой кофе и глядеть в черноту моря — удовольствие сомнительное. Но прокатиться до Каливеса, развеяться и прихватить там пару бутылок пива, — я отваживаюсь. Вижу, что время вполне позволяет уложиться до закрытия маркета. Машина стоит совсем рядом, почти под окном. Выхожу из двора, и, прикрываясь ладонью от моросящей слякоти, ныряю в салон автомобиля.
 |
| Неиссякаемая критская морось |
Внутри приятно тепло и сухо. Я обожаю этот микроклимат — уютный запах кожи и живого механизма. Не спеша, с расстановкой завожу движок. Настраиваю радиоприёмник, щёлкая клавишами шуршащих диапазонов и надеясь, хотя бы что-то разглядеть за мокрым лобовым стеклом, включаю «оконного работягу».
Несколькими взмахами он делает меня зрячим, отирая резиновой щеткой стекло от мороси и капель дождя. В свете уличных фонарей мне хорошо виден мокрый переулок, спускающийся с пригорка вниз — к главной дороге. Опускаю к полу рычаг ручного тормоза и, не врубая скорость, отвожу от стены дома, плавно двинувшуюся под горку, машину. Внизу, у выезда на главную притормаживаю и включаю ближний свет.
В этом месте весьма неудобный, и даже, я бы сказал, опасный перекрёсток. На мой взгляд, здесь определённо и очень давно не хватает обзорного зеркала. Впрочем, видимо, оно было, — торчит какой-то одинокий характерный шест. Главная дорога, ведущая снизу — от Альмириды в Плаку, сходится с моим высотным переулком почти в параллель.
И хотя она находится в пяти метрах слева от машины, я не могу её видеть, — лежащую внизу и скрытую бетонным парапетом. Крайняя точка ограды упирается в крутой 90-градусный поворот, резко переводящий полосу главного движения из параллели в перпендикулярно пересекающую мой путь, дорогу.
Справа, со стороны центра Плаки проезжая часть также не видна, заслонённая стеной вечно пустующего отеля. Чтобы увидеть движение нужно достаточно высунуть капот, весьма рискуя при этом оказаться помехой для выскочившей слева из-за угла машины.
Ночью ещё, слава богу, можно определиться по свету приближающихся фар, а вот днём — совсем рискованно. Точно так же эта конфигурация пересечения напрягает и при въезде с главной дороги в переулок.
Я обычно ловлю некий нужный момент, сообразный интуитивному чувству и проскакиваю это пересечение, во всю выжимая педаль газа. Идущий снизу на подъём водитель не хочет ехать медленно, перегревая движок и потому выскакивает из-за поворота, как чёрт из табакерки.
 |
| Европейские туристки |
Пару раз бывало — успевал проскочить перед капотом перепуганных девушек-туристок. Правда, помню, какой-то весёлый молдаванин серьёзно травил байку о том, что француженки, не впервые отправляющиеся на круттой критский «серпантин», приучены надевать... памперсы.
«Да, зеркала там явно не хватает, — думаю я, готовясь к рывку». Но тронуться не успеваю... Рядом с белыми полосами моего ближнего света, лежащими на асфальтном перпендикуляре главной дороги, начинают угадываться дрожащие лучи фар, несущихся снизу, далёких машин.
Убираю ступню с педали газа, и перевожу рычаг переключения скоростей в «нейтралку». Далёкий свет усиливается, приближаясь по параллельной линии — практически из-за моей спины. Я не могу слышать и оценить мощность, работающих на подъём двигателей, — боковые стёкла салона полностью подняты, к тому же звучит греческий мотив в динамиках приёмника. Но судя по яркости и обилию света, поднимающихся машин — несколько.
Наконец, из-за поворота вырываются один за другим два огромных чёрных джипа. Они, как ночные демоны, пролетают в проёме лобового стекла, прорезаемые пригашенными лучами моих фар.
Машины стремительно минуют переулок, и первая из них уже скрывается за зданием пустующего отеля, но вторая, вдруг неожиданно тормозит. Затем резко даёт задний ход, откатываясь назад, к повороту. И я вижу, как из-за отеля появляется проскочивший вперёд, ведущий джип, выполняющий тот же маневр. Он хорошо виден в свете фар задней, ведомой машины.
Большой и мокрый, сверкающий чёрной эмалью, корпус с такими же чёрными — затенёнными стёклами и мощным агрессивным «кенгурятником» на переднем бампере. Никаких отличительных знаков на джипе я не замечаю.
Машины на краткое мгновение замирают. И вдруг, взвизгнув колёсами, бешено срываются с места. Выворачивая вправо, врываются в широкий переулок, дальним светом ксеноновых фар, превращая моё лобовое стекло в ослепляющий монитор.
Передняя машина проскакивает слева от капота и тормозит на уровне водительской дверцы стоящего «Сеата». Вторая замирает в трёх метрах — визави переднего бампера, продолжая бесцеремонно поливать меня холодными прожекторными лучами.
«По-па-л! — мелькает у меня досадная мысль, — это автопираты! А проще говоря — дорожный разбой…». Ещё опаснее было бы повстречать сегодня ночью воинствующих националистов. Если бандитам нужны всего лишь деньги, то последним нужна кровь!.. Какие-либо рассуждения о бегстве вообще не приходят мне в голову.
А вот теза о моих человеческих правах, начинает занимать всё больше... Понимая, что сейчас меня, как норного зверька будут вытаскивать из-за руля и, не желая ему уподобляться, открываю дверцу и смиренно выхожу на воздух... Расслабляюсь, как только меня окружают крепкие парни в чёрном, с укороченными стволами автоматов под мышками. Вряд ли бандитствующая молодёжь будет оснащена автоматическим оружием.
А от довольно грозно прозвучавшего из темноты: «Астыномия»! (полиция), даже становится немного весело. Всё очень смахивает на спецназовские учения. Похоже, что они отрабатывают операцию захвата опасного преступника, а ещё вернее — показательно отрабатывают инвестированные в их содержание средства.
Один из силовиков оттесняет меня к бамперу «Сеата» и приказывает положить руки на капот. Всё происходит, как в надоевших боевиках Голливуда. Холодный ксеноновый свет автомобильных «юпитеров», создаёт почти полную иллюзию присутствия на съёмочной площадке. Пожалуй, недостаёт только операторского крана с камерой, да ассистента с хлопушкой.
Находящийся за спиной полицейский, быстро скользит ладонями по моей одежде — от ворота вниз до самых башмаков. Как я понимаю, — это не противоправный обыск... а всего лишь «тест» на наличие оружия.
Бойцы, одетые в чёрное с подвёрнутыми «балаклавами» на головах, почему-то очень торопятся и суетятся вокруг машины. Один из них роется в багажнике, второй перерывает бардачок в торпеде салона. Третий, видимо, старший интересуется моими документами. Они — в бумажнике, который держит в руках стоящий за моей спиной четвёртый страж порядка.
Я сразу вспоминаю, что внутри портмоне, кроме водительского удостоверения и зелёной карты, — ещё и приличная сумма еврокупюр. Это меня слегка напрягает. Остаётся лишь надеяться, что греческий «спецназ» — это не наши постсоветские «менты-мусора»…
— «О́пу та э́графа ту автокини́ту? А́дия киклофори́яс?..» (где документы на машину?) — снова нервно спрашивает старший, стоя у открытой дверцы «Сеата».
— «Сто эсотерико... тин амакси... эпанно…» (внутри машины... вверху), — отвечаю я и тычу для пояснения пальцем в солнцезащитный козырёк лобового стекла. Стоящий сзади «спец» дёргается, выражая недовольство, и я вспоминаю, что мне приказано держать руки на капоте.
Старший нагибается в освещённый салон, — вижу, что он, наконец-то, находит в кармане козырька, сложенный вдвое листок «адия киклофориас». Это лицензия. В смысловом значении — разрешение на эксплуатацию автомобиля, связанное со страховкой. В назидание нашей государственной бюрократии, здесь, в Греции, если машина не застрахована — её нельзя использовать.
В отличие от прежней «совковой» корочки техпаспорта, «адия» являет собой не более, чем убогий серый листок печатного текста. Держа эту бумажку перед глазами, полицейский проходит мимо меня, ближе к горящим фарам джипа.
Стою в позе «Сизифа», упираясь ладонями в мокрый капот машины. Стою и думаю: «А что, если сейчас, вместо мелкой мороси, всю эту процедуру накроет серьёзный критский ливень? Меня так и оставят стоять под дождём?»
Я, как-будто... согласно закону не «задержанный» и не «подозреваемый»,.. и, тем более, не «арестованный». И вообще в какой роли я задействован? Как случайный статист голливудской постановки о профессиональной работе спецназа?
В роли обычного произвольно «проверяемого»? «Обыскиваемого»? Или «унижаемого»? На каком основании? В душе постепенно нарастает глухое раздражение... Обидно за своё невезение. Стоило усесться в машину минутой позже или, хотя бы не включить свет, и эти ночные охотники пронеслись бы мимо тёмного переулка без задержки.
Я попал под «раздачу» совершенно случайно. Но если бы не это — не узнал бы, что происходит на ночных критских дорогах. Кроме прочего, не познал бы ощущений человека — в положении «руки на капот»… А ведь на моём незавидном месте, мог оказаться законопослушный уважаемый «абориген» или женщина... к тому же — пожилая. Её так же облапывал бы боец с автоматом?
 |
| "Абориген" |
Впрочем, теперь я прекрасно понимаю для чего им нужны чёрные «балаклавы» — прятать лица от стыда. Ведь в округе все друг друга визуально знают. Иногда хвалёная греческая демократия поражает своими «вывихами». Или не только греческая? Кажется, Эллада давно, ещё с 1981 года — это, так сказать, Евросоюз!
Задумавшись, я совсем перестаю следить за действиями доблестного «спецназа». Звук захлопывающихся дверей джипа, сразу возвращает меня к реальной действительности. Чёрные автомобили задним ходом покидают переулок. «Ну и что это было?» — думаю я, совершенно «ошарашенный» происшедшим. На водительском сидении нахожу свой бумажник со всеми документами. Деньги не тронуты…
Усаживаюсь за руль и закуриваю сигарету. «Ну и вечерок! — задумчиво выдыхаю дым в щель приоткрытого окна, — эксклюзивный! Зато лёгкий приступ ностальгии, как рукой сняло…»
