Оливковая гора постепенно тает, расползается по палатке. Мне то и дело приходится собирать её в кучу, приподнимая поочерёдно шкаторины полотнища. Зато на траве, радуя глаз, как выводок пухлых 60-килограммовых «поросят», вырастает вереница наполненных мешков.
Мы взяли неплохой темп! И я чувствую, метаясь с «куфиней» между «косчиной» и палаткой, как по лбу сползают струйки горячего пота. Наконец, на «палесе» остаётся небольшая россыпь разрознённых складками полотна оливок, которые я уже не могу загнать в корзину.
 |
| Мешки, ждущие транспорта |
— «Олло!.. Тэрма!» (Всё! Кончено!), — выкрикиваю «сеятелям», вытирая рукавом мокрый лоб.
Легко приподняв с Иваном передние ноги «косчины», осторожно вытягиваем из-под них «палесу». Собираем её в форме объёмной «пазухи», сгоняя маслину в кучку на самом дне и затем высыпаем прямо в мешок.
— Это одиннадцатый, — говорит Иван, и я думаю, что почти угадал объём первой базовой палатки, ошибившись всего на один мешок.
— «Посо» (Сколько)? — не поняв, переспрашивает грек.
— «Э́ндека сакья́» (Одиннадцать мешков), — быстро отвечает гагауз.
Мы снова поднимаем «косчину» и несём её ко второй куче оливок. Следом идёт Адонис, держа в руках «куфиню». Пройдя метров двадцать между деревьями, так же, как и в первый раз, устанавливаем наш «агрегат» на базовую палатку второй оливковой кучи. Мыкола с женщинами уже успели опорожнить на неё все остальные палатки, и теперь, присели вокруг, выбирая торчащие из груды ветки.
 |
| Греческие оливки |
— Иван, сколько? — сразу же заинтересованно спрашивает Маша. Молдаванин нарочито медлит с ответом, оценивающе разглядывая гору маслины.
— Если здесь, — кивая на кучу, наконец, говорит он, — выйдет четырнадцать мешков, — то будет норма.
Я знаю, что дневная норма — пять мешков на человека. Нас пятеро, грек не в счёт. Маслину он не бьёт, и старик, думаю, платит ему отдельно и по другому тарифу...
— Санёк, «ка цап»? — быстро сообразив, снова спрашивает гагаузка. — Без четверти, четыре, — отвечаю, не глядя на часы.
— Как твои глаза? — не унимается она.
— Спасибо, видеть буду…— говорю я, промокая глазницы.
Молдаване от души, весело смеются... Снимаю испачканный оливковым маслом свитер и, опоясавшись им, как ремнём, затягиваю рукава узлом на животе.
В таком виде он выполняет двойную функцию. Шерстяной фартук свитера прикрывает сзади разгорячённую поясницу. А туго затянутые на животе рукава, не позволяют брюшным мышцам опускаться во время весовых нагрузок, оберегая внутренности от деформации. К сожалению, широкого, пистолетного ремня американской пехоты, как у опытных молдаван, я не имею.
 |
| Ремень пехоты США |
Набрав в «куфиню» первую порцию маслины, жду. Молдаване суетятся вокруг «косчины». Наполняю короб, и «агрегат» начинает бешено дёргаться под усилиями четырёх пар рук. Едва успеваю набрать вторую порцию, как Маша, улыбаясь во весь рот, кричит:
— Александро! Сы-ы-ыпь!
Работа кипит!.. Всем хочется поскорее закончить. Грек отходит в сторону и усаживается на один из двух, уже наполненных мешков. Выглядит он устало. Немудрено, прошлым летом, в свои неполные сорок три, перенёс инфаркт.
Слипшиеся на облысевшем лбу, с редкой сединой, волосы. Невыразительное, в мелкой оспине, лицо, с тёмными сорочьими глазками. Давно не стриженые усы, под крупным бесформенным носом и серая щетина. Клетчатая тёплая рубаха, прикрытая зелёной болоньевой курткой, выбилась из чёрных рабочих джинсов. Дорогие часы, добротные башмаки... Он кажется рослым, но на самом деле, едва выше меня.
 |
| Набережная Ханьи вечером |
В разговоре заметна лёгкая шепелявость. Очень легко выходит из себя и, при видимой недостаточности воспитания, часто бывает крайне несдержан… С ним я познакомился ещё в Ханье, на стоянке яхты, и в ситуации, для нас достаточно неприятной. С тех пор мы разделены некоторой обоюдной антипатией.
Однажды, он даже решил отстранить меня от работы, воспользовавшись в качестве предлога, перебинтованным запястьем моей правой руки.
«Два-три дня отдохни дома, ты не сможешь хорошо работать», — сказал он тогда.
 |
| Протектор для запястья |
Мои уверения в том, что рука не больна, и бинт выполняет всего лишь профилактическую функцию, предохраняя запястье от острых веток при ударе, на него не подействовали.
А возможно, это была всего лишь целенаправленная проверка весомости моего вклада в общее количество собираемого урожая? Не знаю.
Но случилось непредвиденное… Молдаване не смогли выполнить дневную норму! Вчетвером они, вместо необходимых — двадцати, осилили только восемнадцать мешков маслины. И грек–работодатель, и молдавские «эргатэс», оказавшись в этой ситуации, были довольно смущены. Неожиданно для всех открылось, что я не только набираю свои пять мешков, но ещё два мешка выдаю сверх нормы! Тем самым, очевидно, «обрабатывая» женщин.
Фактически дарю каждой молдавской семье по мешку собранной маслины ежедневно. И это... при равном уровне оплаты труда! Если предположить, что мужчины–молдаване, собирают маслины не менее меня, т.е., по семь мешков… то на долю их жён выпадает всего по два собранных мешка в день!
 |
| 60-килограммовые мешки |
Такая арифметика поразила всех… но более — самого грека! Недолго думая, он бросился меня разыскивать, и довольно дружелюбно попросил, завтра же выйти на работу. После этого случая его отношение ко мне приобрело, несомненно, более радушия.
Очевидно, грек был удивлён тем обстоятельством, что я, будучи знаком с арифметикой, тем не менее, оставался абсолютно терпимым к завуалированной эксплуатации. А у меня просто не было выбора. Более того, я испытывал искреннюю жалость к женщинам, видя, насколько тяжело им приходится.
Хоть меня долго воспитывали на коммунистическом лозунге: «Труд облагораживает человека», но в душе я всегда считал, что тяжёлая ломовая работа... женщину унижает. Таковой расклад сил нисколько не вызывал моего противления, так как внутри превалировала обычная благодарность, прежде всего за предоставленную возможность заработать денег. Это, в свою очередь, позволило сохранить человеческие, достаточно нормальные отношения с собратьями по труду.
Довольный грек Адонис, слегка улыбаясь, обменивается шутками с весёлыми молдаванами. Больше всех говорит и смеётся, конечно, Маша. Ей вторит, заикаясь и брызгая слюной, муж Коля, и коротко — грубовато похохатывает Иван. Мы с Галиной остаёмся немыми слушателями.
Видно, что греку нравится смотреть, как мы работаем. Сама слаженность и скорость! Едва из замершего сетчатого короба выбрасывается отсеянная листва, как я одним коротким опрокидыванием «куфини», наполняю его вновь. Со всех четырёх бортов короба, вцепившиеся пальцы «эргатэс», с завидной быстротой и настойчивостью старателей, вытряхивают из сора и листвы, жёлто-зелёные самородки оливок.
Короб ещё продолжают раскачивать, а Маша уже двумя руками влезает туда и, производя вращательно-круговые движения быстрыми ладонями, месит, лопатит маслинную массу так, что очень скоро поверх тыльной стороны её растопыренных пальцев, остаётся одна листва.
Иван, продолжая вместе со всеми раскачивать короб, правой рукой периодически захватывает бурлящий скачущий поток, ускоряет его движение по наклонной, сгребает, словно в рот серому прожорливому существу, 60 килограммов оливкового «корма». Вот мешок наполняется... гагауз поднимает ладонь вверх, и «косчина» замирает.
В это время, Мыкола с Галиной быстро сгребают поверх Машиных рук листву. Иван приподнимает, утрамбовывая мешок. Быстро досыпает ещё немного и, ухватив с двух сторон пройму, показывает всем своим видом, что он готов.
Его супруга, тут же, свёрнутой скаткой пустого мешка перекрывает горловину «косчины», дабы маслина не просыпалась на палатку. Мыкола, нагнувшись, мгновенно выдёргивает блестящую нержавеющую спицу, и снова вставляет её в направляющую, через ткань надетого Галей на горловину, нового мешка.
Я с ходу вываливаю всю тяжесть «куфини» в короб. Молдаванка выхватывает из горловины скатку. Пока Иван завязывает и укладывает мешок, а я нагребаю новую порцию, трое «эргатэс» уже придают «агрегату» частоту раскачки швейного челнока, и Маша вновь запускает в короб свои ладони.
 |
| Собранный урожай |
Ровно уложенный ряд полных оливок «цували» неуклонно удлиняется. Несколько раз пытаюсь их пересчитать, но в спешке сбиваюсь, так и не сосчитав.
— Александро! Сы-ы-ыпь! — время от времени выкрикивает гагаузка. Она видит, что маслины остаётся немного. Это её, как и всех нас вдохновляет.
Нагребаю «куфиню», стоя на колене правой ноги. Встаю, разгибаясь, поднимаю ношу; бегу, приподнимаю до плеча, вываливаю; бегу обратно, вновь нагребаю. Отставляю в сторону, огибаю по периметру расползающуюся кучу. Натягиваю кверху полотнище палатки, ссыпаю и перемещаю её к центру, создавая вершину.
Хватаю наполненную «куфиню», бегу, высыпаю и снова возвращаюсь. Падаю на колено… Под ним оказывается плоский неровный камень, прикрытый палаткой. Тупая боль уже не может меня остановить, сбить с взятого темпа. Поясницу ломит, от тяжести «куфини» ноют внутренности. На исколотые занозами пальцы, уже не обращаю внимания.
Периодически, потуже затягиваю на животе рукава свитера, отираю со лба пот. Мой участок работы самый тяжёлый. Мы все это знаем, но пока, как новичку, мне предоставлена возможность гробить здоровье в одиночку... Молдаване и грек наблюдают со стороны, оценивая степень моей выносливости.
— Четырнадцать! — провозглашает Иван, возвращаясь к «косчине» после укладки очередного мешка. Мы все смотрим на палатку. Там осталось совсем немного оливок, да в коробе — только что вываленная из «куфини» очередная порция.
— Двадцать пять с половиной, — вздыхает Маша, видимо, сожалея о маленьком «недотяге» до ещё одного, двадцать шестого — сверхнормативного мешка.
— Ничего!.. Будет на завтра!..— раздаётся несколько голосов. Быстро просеиваем оставшуюся часть маслины. Действительно, получается около половины мешка.
Гагауз достаёт сигареты, закуривает и угощает меня. Это третья сигарета за день. Первая была утром, после завтрака, вторая — после обеда. С наслаждением затягиваюсь.
— Который час? — интересуется молдаванка. Привычно лезу в карман. На часах пятнадцать минут пятого.
— Давайте грузить! — изрекает Иван, морщась от дыма сигареты. Он затягивает широкий ремень. Подходит грек, о чём-то говорит, обращаясь к нему.
Из услышанного — наполовину понимаю, наполовину догадываюсь — палатки и «эргалию» оставляем… Завтра приедем работать сюда же.
— Попробуй у нас, что-нибудь оставить!.. Что будет?..— звонко произнося букву «ч» и улыбаясь, подмигивает мне Мыкола.
— А что будет?.. Ничего не будет!..— Подражая молдаванину, так же выговаривает «ч», возясь с ремнём, Иван.
— Вот именно — ничего! — хохочет Мыкола. Мы улыбаемся. Все довольны, ведь сегодня не надо, кроме мешков, грузить ещё «эргалию» и «палесы».
