Убедившись, что под деревом никого нет, отправляю следом и ножовку. Осторожно, рукоятью вниз, дабы не сломалось полотно при падении.
— Саня, «ка цап»? — спрашивает меня сквозь листву веток работающая напротив Маша.
Я уже знаю, что по-молдавски или по-гагаузски — это значит «который час?». Опёршись о ствол, лезу левой рукой в карман джинсов за часами.
— «Трис пара и́коси» (Без двадцати три) — отвечаю в листву на греческом. В прорехе веток мелькает Машино лицо с грозно вращающимися глазами. Оглянувшись на находящегося неподалёку грека, она сердито шепчет:
— «Мэ»! Говори по-русски!
Невинно улыбаясь, повторяю:
— Без двадцати три.
Я знаю причину недовольства гагаузки. По-русски надо говорить не для того, чтобы она поняла, а для того, чтобы не понял грек.
«Эргатос», часто поглядывающий на часы не вызывает умиления хозяина, а молдаване очень пекутся о положительной оценке их лояльности. Аккуратно уложив часы на место, принимаюсь за прерванную работу. «Молочу» одну ветку, вторую, третью… Внутри открывается второе дыхание, даже как-будто сил прибавилось.
Сквозь листву мелькает цветастый Машин платок. Она переставила «триподью», приблизившись ко мне на расстояние около двух метров. Поворачиваю голову в её сторону и… вдруг в лицо, в не успевшие среагировать и «захлопнуться» глаза, бьёт мощнейший, словно заряд медвежьей дроби, пучок «свинцовых» маслин.
Внезапность удара и болевой фактор — шокируют!.. Равмистири выпрыгивает из пальцев и, прижав ладони к лицу, я «камнем» лечу вниз!.. Слава богу, высота небольшая. Ничего не видя, приземляюсь на носки башмаков и валюсь вперёд, коленями на палатку. Несколько секунд, в позе совершающего намаз мусульманина, не двигаюсь.
По щекам и пальцам что-то течёт. Я ещё не знаю — слёзы это или мои «единственные» глаза. По внезапно наступившей тишине, догадываюсь, что все оставили работу и смотрят в нашу сторону.
— Ой!.. Саня!.. Извини!.. — слышу рядом испуганное женское кудахтанье.
«Она, наверное, боится, что я её сейчас убью», — думаю с досадой. Отняв ладони, пытаюсь увидеть «белый» свет.
Не тут-то было! При попытке поднять веки — режущая боль и новая волна слёз. Приходит мысль, бросить всё к «чёртовой матери» и пешком уйти в Плаку.
Достаю носовой платок, промокаю глазницы. Боль медленно утихает. Чувствую себя, как слепой после операции, к которому постепенно возвращается зрение. Минут десять сижу под деревом, приходя в себя. Молдаване давно бьют маслину, и только Маша снова подходит ко мне.
— Санёк, а ну покажи, — говорит она, присев рядом на корточки.
Несколько секунд пытаюсь открыть глаза. Дневной свет, подобно прожекторному, вызывает резь.
— Красны-ы-е!..— участливо «мычит» Маша.
Я верю, что ей действительно меня жаль. Представляю, что она сейчас видит: опухшие веки и, затянутые слизью, кроваво красные белки.
— Извини…— снова вздыхая, говорит гагаузка, — я не видела. Чувствуется, что она расстроена.
— Ладно… ничего. Глаз – не унитаз – проморгается…— бормочу, поднимаясь на ноги.
Я ещё не знаю, что у меня повреждёно правое глазное яблоко, и небольшая тёмная клякса будет висеть на роговице все последующие годы жизни.
— Сашка! Работа у нас такая! — как бы оправдывая жену, весело кричит с дерева Мыкола.
— Всё… буду теперь бить подальше…— вздыхает Маша, возвращаясь к «триподье».
Подбираю лежащую равмистири, и лезу на ствол дерева. Знаю, что сейчас около трёх. Остаётся один рабочий час. Как-нибудь домучаюсь…
Если бы кроны маслин были повыше и развесистей, для нормы было бы достаточно и тринадцати стволов. Тем не менее, мы стараемся до обеда обработать деревьев побольше. Это позволяет чувствовать себя свободней во второй половине дня и не комплексовать по поводу «неуспеваемости». К тому же, с утра, со свежими силами, это сделать более вероятно. После обеда, с грузом накопившейся усталости — несколько сложнее.
— Меня уже тошнит от этих оливок! — доносится снизу Галин голос. Обметая самую верхушку кроны, думаю: «Не смотря ни на что, и как ни странно, но, в общем-то, такое времяпрепровождение — мне по душе»… Более двадцати лет проработав в помещении, за исключением редких, ушедших в прошлое субботников, я отвык дышать во время работы озоном, чувствовать щекой ветер, слышать запах травы.
И потом… для моей памяти — это «ностальгический» экскурс в безвозвратно ушедшие годы. Редкий из нас, будучи мальчишкой, не лазал по деревьям, да не сшибал палкой плоды. И вот сейчас для того, чтобы я мог вспомнить давно забытое ностальгически пронзительное ощущение тёплого детства, мне платят тысячу драхм в час. Минут через десять подходит Иван.
— Саша, бросай это дело!.. «Па́мэ» (Пошли)! — говорит он и, повернувшись, направляется в сторону «косчины». Я понимаю, что пришло время «сеять» собранную маслину. Пока просеем, пока погрузим мешки — будет четыре часа, а то и больше… Спускаюсь с дерева, бросаю на палатку равмистири и быстро догоняю гагауза.
Он уже присел спиной к «косчине» и, отведя назад руки, ухватил её за переднюю пару ног. Присаживаюсь лицом к Ваниной спине, и берусь за вторую пару.
Одновременно поднимаем и несём нашу «эргали́ю» к дальней куче оливок. Всего их две. В первой, наверное, мешков десять наберётся.
Пока мы будем сеять, остальные «эргатэс» опорожнят палатки на вторую кучу. Думаю, там будет не меньше. Металлическая «косчина» совсем не тяжела — несём, играючи. Напоминает она собой обычный высокий стол. Только вместо обычной столешницы, на двух, свободно качающихся трубчатых шатунах, закреплён съёмный короб.
Его дно — сетка из прутьев, с ячеёй под размер крупной маслины. Сквозь неё из наполненного короба, отделяясь от листвы и мелких веток, оливки падают на наклонную плоскость, также выполненную в форме жестяного короба. В отличие от верхнего, он имеет бортовку с трёх сторон. Четвёртая же сторона, находящаяся внизу наклонной плоскости, сужается до размеров растянутой проймы мешка.
Она являет собой направляющую горловину, через которую очищенная маслина ссыпается в мешок. При интенсивной раскачке шатунной части «агрегата», поток просеянных оливок ускоряется — только успевай менять мешки! Осторожно опускаем «косчину» передними ногами на край палатки горловиной к большой оливковой куче. Пока Иван при помощи нехитрого приспособления — металлической спицы, протыкающей ткань, крепит пустой мешок к горловине, я отыскиваю «куфиню».
 |
| "Куфиня" |
Это обычная плетёная корзина, с двумя ручками и круглым дном. Ёмкостью в добрых пятьдесят литров, наполненная маслиной, она, конечно, довольно тяжела. Врезаюсь прожорливым отвором «куфини» в подножие плотной оливковой кучи.
Став на колени, обрушиваю её вершину, загребая руками сыпучую массу, наполняю корзину почти до краёв. Быстро встаю, поднимаю, делаю четыре шага и с усилием вываливаю содержимое в сетчатый короб.
Ждущий гагауз с подоспевшим греком, сразу же начинают просевку, интенсивно и коротко раскачивая подвижную часть «механи́». Быстро возвращаюсь к маслиновой куче, снова наполняю ёмкость и, подняв на уровень живота, тащу к «агрегату».
— «Пэри́мэнэ» (Погоди)! — восклицает грек. Они с Иваном ещё выгребают из короба оставшиеся листву и ветки. Несколько секунд жду, держа корзину на весу
— «Ва́л то» (Вываливай это)! — наконец, машет рукой Адонис. Высыпаю, и всё повторяется снова.
Гагауз после каждой просевки подправляет прикреплённый проймой к горловине, стоящий на палатке мешок. Приподнимая его, утрамбовывает. Работая ладонями, как гребными лопатками, ускоряет поток жёлто-зелёной массы по наклонному коробу, сокращая время заполнения мешка.
Грек помогает ему, приподняв «косчину» за задние ноги. После третьей «куфини» Иван кричит:
— Стоп!
Мешок заполнен. Держа его за «уши» натянутой проймы, выжидательно смотрит на грека. Тот, наклонившись, выдёргивает крепящую спицу.
Стараясь не просыпать содержимое, Иван осторожно отнимает мешок от горловины и оттягивает в сторону на траву. Там ещё несколько раз, вертикально приподняв и опустив, утрамбовывает содержимое.
Собирает «гармошкой» пройму, закручивает её аккуратным «хвостиком» и, затянув двумя узлами синтетического «шпа́нго», валит мешок на бок. В это время я натягиваю на горловину следующий пустой мешок, и грек ловко протыкает его спицей, прикрепляя к коробу.
— «Да́кси» (Порядок)? — громко спрашивает он.
— «Нэ, эн да́кси» (Да, в порядке) — почти кричу в ответ.
Опорожняю в «косчи́ну» новую порцию маслин из корзины, и работа продолжается. Очень жарко... снова нестерпимо хочется пить. Периодически вытираю слезящиеся глаза.
