Михаил Лермонтов — Олег Даль: «Близнецы», разделённые... столетьем

Сегодня, в знаково-юбилейном 2014 году, когда Михаилу Лермонтову исполнилось два столетия, и многие принялись писать актуальные статьи на юбилейную тематику, мне вдруг вспомнился Олег Даль.

Ведь он родился спустя ровно сто лет после роковой дуэли 1841 года. Это показалось совсем не случайным — здесь есть какая-то тайная мистическая связь. Поражает некая схожесть трагичности двух судеб и внутреннего мятущегося состояния.

Невольно чувствую и вполне закономерно воспринимаю их, как скрытых, внутренних — то есть духовных близнецов. Основная схожесть известных личностей — это, конечно, всё та же щедрая одарённость талантом и его обособленностью. И не просто талантом, но той его разновидностью, которая не предполагает наличие тяжкой натуги при рождении шедеврового продукта. Когда выражение таланта является настолько же естественным, насколько природными выглядят движения рыбы в воде.

Помню, что когда впервые смотрел Даля в «Старой, старой сказке» по произведениям Андерсона, — у меня возникало точно такое же неопределённое чувство, как и во время чтения лермонтовского «Героя нашего времени».

А именно… полное ощущение «междупрочимости» происходящего. То есть, один из них просто так, от скуки — между делом, с трагической лёгкостью неприметного изящества — походя изложил нам занимательное повествование. 

Второй, так же проходя мимо, взял да и сыграл… нет не сыграл, а просто легко прожил на экране грустную историю о несовпадаемости поэтичности сказок с серостью жизненной прозы. Прожил, да и пошёл себе дальше... туда, куда уходят истинные таланты — к новым вершинам. Естественно, вышесказанное относится и к роли Печорина.

Ненавязчивая невесомость, с которой один и другой занял наше время и наше внимание роднит их творчество; и раздумчивая лёгкая меланхоличность сюжетных развязок сближает братские линии жизни. Полагаю, — не будь эти гении разделены вековой пропастью, обязательно стали бы гораздо более чем просто друзьями.

Впрочем, поэтическая душа притянула к себе актёрскую — соединила их больные души посредством, отчасти рукотворного, литературного моста, переброшенного из позапрошлого столетия. Заставила её затрепетать, признав сообщность душевного томленья, созвучья струн и направления порывов.

Так же как Лермонтов устами Печорина легко и беззаботно отказывается от своих рукописей, оставляя их на руках, по сути, оскорблённого им человека, так и Даль пытается выбрасывать из памяти сыгранные им когда-то роли, равнодушный к зрительской реакции.

И тот и другой из ярких талантов предпочитают новый непрерывный поиск отработке былого, когда-то уже найденного чувства. По-моему, вполне очевидно, что их мятежные души греет и заботит сам процесс познания, развития… вырастания над самим собой.

Оба заняты культивированием новых, предполагаемых и ещё неизведанных ими ощущений. Подобно открытию неизвестных, но вероятно и неизбежно существующих звёздных миров в далёких галактиках.

Но жизнь, как и любое из ремёсел — есть занятие, в котором невозможно оставаться всегда только «хорошим». Естественно, бывали «плохими» и наши близнецы. Поручик Лермонтов, как правило, бывал таковым с непосредственным окружением, а абсолютно безчиновный актёр Даль — ещё и в своих киноработах.

Насколько великий Олег прекрасен в ролях двух персонажей-Евгениев — Колышкина и Соболевского, настолько нехорош он в образах героев «В четверге...» и в «Отпуске в сентябре». И не потому, что это роли почти абсолютно ненужных людей. А потому что, к глубочайшему сожалению, не смогли предугадать, ни режиссёры (Эфрос и Мельников), ни сам актёр досадного проявления условности в материале этих двух картин.

На нашей театральной сцене мы готовы простить и принять условность, но не на экране. Их не смогли спасти, ни попытки искусственного накала драматизма, ни «вылезание из кожи» всей обширной актёрской бригады, к сожалению, соответственно и неизбежно переигрывающей, «пережимающей» свои роли.

Взросление близнецов происходит быстро, неизбежно и жёстко уничтожая трепетный налёт юной романтики на их ранимых творческих душах. И если наживаемый и нарабатываемый опыт иногда не оставляет ран и шрамов, то уж глубинная российская заунывность и серая будничность отсутствия происходящего заволакивает, «заиливает» душу.

Совершенно незнакомые ещё вчера, влекущие состояния психики быстро адаптируются в сознании личности, снижая исповедальную зависимость. Это стимулирует продолжение поиска, которому всё сложнее находить свои аргументы против восприятия будущей перспективы окружающего мира, как выжженной пустыни.

Такой умопомрачительно не тривиальный подход к миру и своей душе, к их непрерывному калейдоскопическому взаимодействию как минимум не предполагает спокойной и длительной жизни. Что, собственно, и подтверждено трагически известными судьбами «близнецов».

Их смерть, увы, закономерна и, увы, неизбежна. По принципу неминуемого угасания жизни любого из живых существ в чуждой ему среде. То, что находилось извне никак не предполагало какой-либо приемлемости тому, что пребывало внутри их духовного человеческого контура.

Но, если на Михаила Лермонтова больше давило отсутствие созвучности в окружавшей его среде, то Олега Даля эта среда просто пыталась вгонять в свои рамки. А ведь системная подгонка начиналась с самого рождения — с уничтожения памяти родства.

Писатель, врач Даль В. И.

Поэт-писатель, рождённый свободным, знал всю свою родовую ветвь вплоть до XIII столетия. Актёр, появившийся на белый свет через сто лет после его смерти, даже гипотетически не ведал является ли он генетическим родственником российскому учёному и лингвисту Владимиру Ивановичу Далю (1801–1872).

Впрочем, надо признать, что явное портретное сходство двух Далей прослеживается достаточно красноречиво. Как знать... а может и кровное родство его с Лермонтовым затерялось где-то на тропах мироздания? Ведь утверждают, что близнецы рождаются от загадочной божьей улыбки. А пути Господни, как известно, неисповедимы...