Глава ХХV — Издержки «производства»

Спустя полчаса, когда мы с Иваном ещё курим, а остальные — некурящие, полулежа на палатках, перебрасываются редкими ленивыми фразами, нехотя поднимаюсь и иду размяться. Смотрю на небо. Солнце перевалило зенит, и продолжает отсчёт времени по дуге, опускающейся за горизонт. Обед закончен. Торопливо возвращаюсь.

Молдаване уже стелют «палесы» под следующей четвёркой деревьев. Сходу включаюсь в работу. Со стороны дороги слышен шум подъехавшего грузовика. Палатки уже расстелены, и мы разбираем свои «равмистири». Из-за деревьев появляется Адонис, с «прио́ни» и садовыми ножницами в руках.

Японская "приони"

Он добродушен после хорошего обеда, и шутит с молдаванами. Все смеются. Я понимаю отдельные немногие слова, но общего смысла, естественно, не улавливаю.

Наш греческий работодатель ограничился приобретением двух «триподий». Одна высокая — потяжелее, и более лёгкая — пониже. Выбрасываю откидной брус высокой «триподьи» подальше от лестницы — ступенчатой грани пирамиды.

Секатор

Это придаёт ей гораздо большую остойчивость. Старательно вытираю подошвы башмаков о «палесу», как о половой коврик. Иначе из-за прилипших к ним растоптанных маслянистых оливок, башмаки будут скользить по ступеням, словно лыжи.

Работать на «триподье» достаточно удобно. Ветки не «тычутся» в лицо, как внутри кроны дерева. Вокруг свободное пространство для замаха.

"Триподья"

Однако находясь на верхней ступеньке и, держась одной рукой за очищаемую ветку, очень легко потерять и без того зыбкое равновесие. Нужно быть очень осторожным. Порыв ветра едва пошатнул парусирующее тело, и напряжённые ноги тут же начинают непроизвольно дрожать, выискивая оптимальную точку опоры...

Обиваю маслину, начиная сверху. Сначала справа, держась левой рукой за ненадёжные ветки. Затем слева, насколько позволяет длина моего «равмистири» и гравитация планеты. Переставляю «триподью» по периметру, описываемого кроной, неровного круга.

На верхних ветках дерева, особенно с солнечной стороны маслины много — целые залежи или лучше сказать — плотные «завеси». От одного хлёсткого удара, вниз обрушивается приличная «порция», и горе тому, кто окажется в это время под «триподьей».

Хотя чаще бывает, как раз, наоборот… Работающему на «верхотуре» лестницы, приходится опасаться находящихся внизу «эргатэс». Занятый работой, не обращаю внимания на парней – молдаван, волокущих мимо дерева длинную, с разбросанными в стороны углами скомканного полотнища, тяжёлую «палесу».

Быстро миновав мою «триподью», увлечённые диалогом молдаване не думают о последствиях. Им даже не приходит в голову оглянуться… Передняя часть палатки, натянутая, как узда в их руках, свободно, на расстоянии двух шагов «проползает» мимо ног «триподьи».

Но сзади, следом за ней, шурша и переваливаясь, как океанская волна тянется огромное «пузо», гружённого маслиной полотнища. Оно с равнодушием и мощью бульдозера врезается в неустойчивые ноги «триподьи»!

Последствия представить совсем не трудно. Когда из-под вас внезапно вышибают трёхметровую лестницу, вы вряд ли будете анализировать ситуацию...

Благодаря своей, некогда спортивной юности, успеваю в первый момент сотрясающего удара, забыв о «равмистири», соскочить на одну ступеньку ниже. Затем, мгновенно, непонятным образом, оттолкнувшись руками и ногами от падающей «пирамиды», отправляюсь в свободный полёт и, как испуганная кошка приземляюсь в траву.

Почувствовав сопротивление застрявшей палатки в торчащих ногах опрокинутой «триподьи», молдаване заинтересовано оборачиваются. Я поднимаюсь с четверенек на дрожащие ноги, вытирая о джинсы потные ладони.

— Санёк, извини! — белозубо смеются парни, — Бывает!

Молча, выдираю упавшую «триподью» из цепких сплетений полотнища. На этот раз мне повезло. Чтобы разогреться и сбросить сытую ленивость, несколько минут выполняю «женскую» работу. Обиваю маслину внизу, стоя на палатке. Подходит Маша, вертикально неся перед собой одну из двух — более лёгкую «триподью».

— Александро, «эпа́но» (на верх)! — посылает она меня на дерево, с шутливой строгостью. Честно говоря, Машу я воспринимаю позитивно. И она, конечно, это чувствует…

Нахожу брешь в густых сплетениях веток и пробираюсь к тонкому стволу. «Объёмистая» гагаузка расставляет «триподью» и осторожно взобравшись на три ступеньки, начинает обивать ветки с внешней стороны кроны.

Снова шум падающей маслины и мелькание красных вилок «равмистири». Послеобеденная заторможенность проходит, тело разогревается, и становится жарко. Очень неприятно работать на солнечной стороне кроны.

То и дело, ловлю ослепляющие «зайчики». Маслин практически не видно — слёзы застилают глаза. Пытаюсь спрятать их в тень обиваемой ветки, но та постепенно пустеет, пропуская всё новые иглы лучей, пронизывающих зрачки. Несколько раз громко чихаю, и Мыкола, с соседнего дерева, смеясь, желает мне здоровья.

Подтянув поближе следующую ветку, запоминаю её местоположение в пространстве и, опустив голову «молочу» по ней вслепую. Не глядя, корректирую по звуку перемещение своих ударов. Размахнувшись, больно натыкаюсь кистью руки на острый конец сухой ветки.

Выступает кровь. Матерясь сквозь зубы, отираю руку о грязный свитер. Все суставы пальцев уже ободраны и сбиты. На тыльной стороне ладони — несколько запёкшихся глубоких царапин.

На дерево взбирается Адонис. У него своя работа: кроме присмотра за «эргатэс», ещё обрезание пагубных веток. Чтобы дерево приносило стабильный урожай, за ним должен быть надлежащий уход. В руке у грека маленькая садовая ножовка («са́рака» или «прио́ни» — по-гречески). Сверкающее на солнце полированное лезвие зубчатого полотна, закреплено в пластиковой рукояти, с выбитой надписью «made in Japan».

Не совсем безопасная работа

Стараясь придать неудачной кроне дерева куполообразную форму, он отпиливает то одну, то другую ветки. Прореживает «дэ́ндро» внутри, обрезая мощным секатором ненужные отростки и тонкие побеги.

Если этого не делать, то ветки будут «глушить» друг друга, что скажется на урожайности дерева. Кроме того внутри кроны очень неудобно будет работать — всё равно, что в густом кустарнике.

Это неизбежно повлечёт снижение темпа уборки. Платят же «эрга́тэс» не сдельно, а почасово… Прикрываясь от рикошетящих оливок рукой, грек не спеша, осторожно лазает по веткам, и я, уступая место, стараюсь бить маслину подальше от его головы. Чтобы неочищенная, ещё тяжёлая ветка, падая не отодрала длинный язык коры, оставив неровный острый излом, он подпиливает её с двух сторон — нижней и верхней.

С нарастающим шипящим звуком, ветка летит на палатку. Гала, оттащив её в сторону, усердно «обмолачивает», прокручивая левой рукой, словно шампур. Адонис спускается вниз, чтобы со стороны визуально оценить качество обрезки. Одна из оставшихся веток его не устраивает. Не желая вновь карабкаться на ствол, грек кричит:

— «Саса, пар то приони кэ на то ко́псис» (Саша возьми ножовку и обреж)! Став на цыпочки, он пытается подать мне «са́раку», удерживая её двумя пальцами за кончик полотна. Свесившись по-тарзаньи с ветки, дотягиваюсь до пластиковой рукояти и беру ножовку в руку. Теперь начинаем выяснять, какую именно ветку я должен отрезать.

— «Влэ́пис» (Видишь)?! — кричит Адонис, тыча пальцем в гущу кроны. Стучу полотном ножовки по предполагаемой ветке и спрашиваю:

— «Авти́» (Эта)?!

— «О́хи, Охи» (Нет, Нет)! — звучит снизу.

Ударяю по соседней ветке.

— «Авти»?!

— «Охи»! — я снова не угадал. — «Па́но, пано» (Выше, выше) — направляет меня Адонис. Берусь за ветку, находящуюся повыше.

— «Авти»?!

— «Охи»!! — раздражённо взрывается грек.

«Чёрт бы тебя побрал, — думаю я, — за столько лет общения с русскоязычными гастарбайтерами, мог бы выучить несколько нужных слов!». Наконец, следующая ветка оказывается искомой.

— «Нэ, нэ» (Да, да)! — устало откликается Адонис.

— «А́по эдо́» (Отсюда)? — уточняю я, приставив полотно к месту намеченного отпила.

— «Нэ, а́по эки́» (Да, оттуда)!, — слышу снизу.

Аккуратно подпиливаю над основанием. Острая японская «прио́ни» сама вгрызается в дерево. Её зубья заточены в обратную сторону. То есть, режущий момент наступает, когда тянешь полотно на себя.

Левой рукой с силой давлю на ветку книзу, чтобы не зажимало полотно в пропиле. Дрогнув, она обламывается под собственной тяжестью и с ускорением летит вниз.

— «Бра́во»! — доносится голос грека.

                                                     

Глава ХХIV — Бригада

Обедаем, сидя «кружком» на одной из палаток, подстелив под себя пустые, ещё свежие мешки. Молдаване угощают меня ломтем крупного помидора, стаканчиком горячего (из термоса) чая, дольками «портокалы».

Немного смущаясь, благодарю. В спокойной обстановке — вне рабочей суеты, поближе разглядываю своих сотоварищей — «эргатэс». Я уже знаю их имена, хотя кроме Ивана — младшего «афендикос» (начальника) после грека, ни с кем не знакомился официально.

Из разговоров понял, что Иван и Маша — гагаузы, а Мыкола и Галина — молдаване. Но браки их заключены наоборот. То есть гагауз Ваня женат на молдаванке Гале, а гагаузка Маша замужем за молдаванином Колей. Вот такой интернационализм.

Содружество флагов

Знаю, что эти крепкие парни — высококлассные профессиональные «ассы» — опытные водители крупнотоннажных грузовиков. Жили они себе безбедно в некогда цветущей Молдавии, пока события в Приднестровье и безработица, не погнали их на Крит в поисках заработка.

Семьи обоих побывали под обстрелом во время короткой войны и, в отличие от многих, видели смерть не только по телевизору… Мы, трое мужчин — отцы, имеющие по двое детей. Только у нас с Мыколой дочери, а у Ивана — дочь и сын.

Парни, одинаково невысокого роста, с их слов — ровно метр семьдесят. Поэтому на их фоне я кажусь себе более высоким, чем привык ощущать. Иван выглядит поплотнее нас с Мыколой.

Гагауз Иван

У него атлетическое телосложение. Крепкие руки, широкие спина и плечи — при узкой талии, затянутой брезентовым армейским ремнём. Маленькая черноволосая голова с аккуратной стрижкой уже слегка тронута ранними сединками. Тёмно-карие глаза — на довольно правильных очертаний, жестковатом лице.

Небольшой, с горбинкой, тонкий нос и ровная чистозубая улыбка. Внешние окончания надбровных дуг, подобно плачущей театральной маске, опущены книзу и придают выражению его лица несколько горюющий вид.

В отличие от многих критских «эргатэс», Иван не обременён стойкой привычкой к бороде или усам. Его можно видеть либо отпускающим бороду, с многодневной черной щетиной, либо чисто выбритым. С усами или без. Он довольно живой собеседник, обнаруживающий в общении определённый уровень интеллекта. Работает, как «зверь» — сноровисто и быстро. Может в одиночку, обхватив стоящий на земле 60-килограммовый мешок, забросить себе на плечо.

Отлично водит наш грузовик и неплохо говорит по-гречески. С нашим греком –— Адонисом и, особенно, его отцом, стариком — хозяином, подобострастен и показательно старателен. Однако, когда остаёмся одни, поносит их последними словами, что, видимо, имеет свои основания…

Молдаванка Галина

Сидящая рядом Галина, смотрится как самая типичная, стопроцентная молдаванка. С чёрно-смоляными волосами и такого же цвета глазами — большими и выпуклыми — на широком пергаментном лице.

Полноватые губы большого рта часто растягиваются улыбкой, хотя временами в ней проявляется характер, далеко не «сахарный»… В Кишинёве, после института, Гала работала мастером на элеваторе.

Я хорошо представляю, чего стоит молодой женщине руководить бригадами грузчиков-ломовиков... Очевидно, это не могло не наложить отпечаток в виде строгой раздражительности и резкой манере общения. Галину можно было бы назвать симпатичной, если бы не грубовато очерченный профиль с выступающими, слегка порчеными зубами и… невероятно короткие ноги.

Гагаузка Маша

В противоположность ей, гагаузка Маша — само радушие. У неё блиннообразное «рязанское» лицо с «картофелинкой» носа, ровные зубы красивой улыбки, сидящие белыми семечками в арбузной мякоти дёсен и светлые серо-зелёные глаза с золоти́нками.

Очень длинные русые волосы собраны на макушке и повязаны двумя охватами цветастой «цыганской» косынки. Пропорциональность её телосложения теряется под мягкой тяжёлой грудью и полнотой просторных бёдер.

Избыточный вес (с её слов, до 85 кг) она набрала за одно лето в Ретимно, нанятая домработницей в богатый греческий дом. 

— Кушала хорошо… На пятнадцать кило поправилась! — округляя губы и растягивая слова, смеётся Маша, — ничего, на «маслине» сброшу!

Молдаванин Коля

Мыкола, так же заразительно смеясь, хлопает её по тугому животу. Сам-то он при том же росте весит шестьдесят три… На фоне дородности своей супруги выглядит нескладным хулиганистым подростком. В беспорядке разбросанные по высоким залысинам, длинные потные пряди тёмных волос, на затылке коротко обстрижены заботливой супружниной рукой.

Такие же, как у Ивана тёмно-карие глаза под прямыми чёрными бровями. Ровный правильный нос на продолговатом лице, ещё больше оттеняющем летним загаром, точёные, плотно посаженые зубы зажигательной улыбки. Округлость упрямого подбородка и верхняя губа красиво очерчены, классически расположенной границей, синеватой, будто татуированной, небритости.

Несмотря на кажущуюся хрупкость, Мыкола жилистый и довольно крепкий мужик. Затянув широкий ремень и громыхая солдатскими «кирзачами», таскает 60-килограммовые мешки не хуже Ивана. Работая на дереве или на «триподье», я стараюсь держаться от Коли подальше. Не единожды пришлось испытать тяжесть его руки под градом, летящих в голову жёстких маслин…

В отличие от Галины или меня, вовсе не знающих языка, Мыкола с женой довольно свободно и певуче общаются на греческом и обладают словарным запасом, даже более обширным, чем у Ивана.

Молдаване уже давно работают вместе, но весомое обстоятельство несколько отдаляет одну супружескую пару от другой. Дело в том, что тёща Ивана, то есть мать сидящей рядом Галины, пару лет назад удачно вышла замуж за здешнего грека (кстати, пример далеко не единственный).

И этот богатый грек… наш старик — работодатель.

           

Глава ХХIII — Сбор урожая

Спустя около часа после старта нашей интенсивной деятельности, разостланные полотнища покрываются неравномерным, вперемешку с листвой и мелкими ветками, жёлто-зелёным слоем маслин. Разумеется, невозможно, находясь внизу у дерева, не наступить на сбитые маслины, но надо стараться избегать их явного растаптывания.

Увлёкшись работой, и забывая следить за перемещением своих башмаков, я несколько раз получал замечания. Дабы не устраивать на «палесах» оливкового месива, мы аккуратно, стараясь не просыпать урожай в траву, разъединяем полотнища.

"Эльес" – оливковые маслины

Поднимая поочерёдно — то один то другой, масляные края палатки, направляю шуршащие жёлто-зелёные ручейки маслин к центру. Здесь, в одной небольшой куче, быстро выбираю наиболее крупные ветки, несколько пригоршней листвы, отбрасываю в сторону.

Это всего лишь только первичная обработка, позволяющая экономить время при просеивании. Захватив две длинных шкаторины полотнища, соединяю их вместе. Получается что-то вроде волокуши. 

И. Репин "Бурлаки на Волге" –1873

Забрасываю её на плечо, и в известной позе волжского бурлака с картины Ильи Репина, пробуксовывая протекторами башмаков на скользкой траве, сосредоточенно тащу наш тяжкий урожай к разостланному неподалёку полотнищу базовой палатки.

На ней постепенно собирается приличная общая гора маслины, вырастающая по мере опорожнения на неё каждой из «палес». Молдаване вслух прикидывают: три–четыре мешка…

С четырёх деревьев — это не так уж много. Бывает и пять–шесть, а с крупных деревьев, и все восемь. Мы снова стелим палатки под следующими четырьмя деревьями, перемещаясь между рядами, как по лесной просеке. Два дерева по ходу движения — слева, два — справа.

Маслина, собранная в "палесу"

Пара больших полотнищ внутри «просеки» перекрывают сразу по половине кроны каждого из четырёх деревьев. Ещё по одной средней палатке ко всем стволам — слева и справа.

Там, где ветки кроны не совсем равномерно подрезаны и возможен «уход» урожая в траву, быстро расстилаются ещё две маленькие сетки, по пятидесяти квадратов каждая.

Оглядываюсь в сторону уже обработанных нами деревьев, облегчённо расправивших опустевшие ветви. Отыскиваю глазами брошенную где-то равмистири. А впереди уже шумит и сыплется на палатки новый град маслин. Наконец, нахожу «инструмент» недалеко от базовой кучи оливок. 

— Бросай плётку всегда на палатку. Не будешь потом искать, — кричит молдаванка.

Сетчатые палесы под деревьями

Чтобы не скользила, отираю масляную рукоять о свитер и лезу на большое дерево. Это совсем не сложно для мужчины, но почти невозможно для женщины. Поэтому на деревьях работают только трое мужчин, произвольно сменяясь.

Внутри кроны бить гораздо сложнее — нет достаточно места для замаха. На вершине, куда не дотянуться с триподьи, — и вовсе… опасно. Ветки обступают со всех сторон. То и дело натыкаюсь глазами на колющие листья.

Слёзы бегут по лицу. Приходится делать короткие замахи, работая только кистью руки. Накапливается усталость. Перекладываю равмистири в левую руку, но это всё равно, что заставить левшу писать правой. Балансирую почти на самой вершине. Подо мной пружинящая ветка.

Придерживаясь свободной рукой за тонкий стебель, серией частых ударов сметаю густые скопища маслин. Лёгкий порыв ветра слегка нарушает моё равновесие, и я на мгновение замираю, сосредоточившись на проблеме собственной безопасности. Страховки у меня нет, и больничных здесь не платят…

Медстраховка

Словно обезьяна, легко перебираясь с ветки на ветку, продолжаю ритмично молотить своей равмистири налево и направо. Рикошетящие маслины ударяют в лоб, по глазам. Одна из них застревает в раковине уха.

Выковыриваю её оттуда пальцем, отираю слёзы и снова начинаю методично наносить сильные удары. Солнце поднялось высоко — в свитере становится жарко. Однако предпочитаю его не снимать. Оливки будут попадать за широкий ворот футболки, холодными мокрыми «лягушками» скользить по животу.

А, если понадобится налечь грудью на ветку, то можно с успехом устроить у себя за пазухой маленький завод по производству оливкового масла. Появляется чувство жажды. Мы продолжаем молча, с упорством заведённого механизма, хлестать красными, будто раскалёнными, пальцами равмистири по листве деревьев.  

Я уже не вслушиваюсь и не различаю звуков падения «своих» маслин в общем бурлящем потоке, лавиной рассыпающимся по палаткам. До обеда надо закончить вторую четвёрку деревьев. Всего будет восемь. Это половина нашей дневной нормы. Перевожу дыхание… кажется — всё!

— «Тэрма» (Конец)! — по-гречески кричит повеселевший молдаванин. С облегчением спускаюсь вниз. Очень хочется пить. Пытаюсь разглядеть сквозь зелень деревьев, стоящий на дороге синий грузовик. Там должна быть вода. Но машины нигде нет — грек укатил обедать домой. Оглядываюсь вокруг. Ах! Вот она!

Спешу к объёмистой пятилитровой фляге, стоящей в стороне, у ног «косчины». Отвинчиваю пластиковую крышку-стакан, и быстро наполняю до краёв холодной водой. Корпус фляги снаружи изолирован белым пенопластовым футляром. Эта термоизоляция позволяет воде долго не нагреваться, даже под солнцем. Жадно глотаю влагу.

Ещё несколько минут ходим вокруг пустых деревьев с равмистири в руках. Любовно оглядываем свою «работу», то тут, то там сбивая притаившуюся в листве, одинокую оливку.

— Соберём палатки и будем обедать, — говорит опытная молдаванка, бросая равмистири на середину полотнища. Мы молча соглашаемся — таскать тяжёлые волокуши сразу после плотного обеда, было бы гораздо неприятнее.

На часах четверть первого. Втроём — только мужчины, перетягиваем к общей большой куче маслин, последнюю, самую обширную и тяжёлую палатку. Передний край полотнища укладываем к подножию оливковой горы и, ухватившись за заднюю шкаторину волокуши, тянем в том же направлении. Подобно, наконец-то, разродившейся самке кита, полотнище, округлившись под тяжестью ноши лоснящимися масляными боками, вдруг обмякает, изрыгая содержимое.

Обед гастарбайтера

А мы, выдрав переднюю шкаторину из-под тяжести оливковой кучи и, не сдерживаемые более её упорным сопротивлением, смеясь и спотыкаясь, проскакиваем по инерции ещё несколько метров вперёд.

Это всё! Обед! Бросаю на палатку несколько новых мешков, рядом обеденный свёрток и, присев, валюсь боком на полотнище. Переворачиваюсь под ноябрьским критским солнцем на спину, вытягиваю ноги. Закладываю усталые руки ладонями под голову и, расслабившись, закрываю глаза.
                                                       

Глава ХХII — Оливы Крита

Дорога круто сворачивает влево, уходя от моря в сторону гор, и тут же начинается подъём. Грузовик, слегка дёргаясь, переключается на третью, а затем и вторую скорость, упрямо взбираясь вверх.

А мы постепенно начинаем сползать вместе с мешками и «палесами» к заднему борту кузова. Вот машина съезжает с асфальтовой дороги на грунтовку, и я упираюсь каблуком рабочего башмака в одну из ступенек «триподьи».

Придерживаю стынущей рукой громыхающий жестяной короб четырёхногой «косчины». Если бы не «палесы» было бы жестковато… По-русски их называют просто палатками. Это очень просторные (пять на десять, десять на двадцать и более метров...), прямоугольной формы — синтетические полотнища, весьма напоминающие мне лавсановые паруса.

Лавсановый парус

Вот эти наши обширные «паруса», тщательно расстеленные под плодоносными деревьями и принимают на себя весь зимний урожай оливок («эльес»), дробным глухим стуком отзываясь на густой град жёстких маслин.

У грека довольно богатая практика — он виртуозно водит автомобиль. Едва сбавив скорость, машина круто поворачивает почти на 180°. В считанных сантиметрах минует бампером остроугольный навал огромных камней. Врывается в двухколёсную колею узкой дорожки, ограниченную справа отвесной глиняно-каменной стеной и слева – крутым склоном обрыва, упирающегося глубоко внизу в едва приметный ручеёк. Это терраса.

Дорога до хорафи

Видя за левым бортом кузова совершенную пустоту и отсутствие какой бы то ни было гипотетической опоры для грузовика, инстинктивно приподнимаюсь и вытягиваю шею, ища глазами кромку дороги. Мысленно соизмеряю габариты машины с местоположением её колёс, готовый в случае опрокидывания мгновенно выпрыгнуть из кузова.

Куда спокойнее глядеть через заднее и ветровое стёкла кабины вперёд, на дорогу. Здесь всё выглядит гораздо привычней, а сутулая спина грека и руки на баранке демонстрируют неторопливую уверенность.

Женщины, сидящие рядом с ним тоже не кажутся напряжёнными. Хотя несколько раз видел, как при подобных переездах одна из них смертельно бледнела, сидя высоко на мешках в кузове. Наконец, терраса спускается в излучину между крутыми холмами, превращаясь в разбитую сельскую дорогу. Огромная глубокая лужа занимает всю проезжую часть.

Оливковые террасы

Водитель слегка приостанавливается, переключает скорости и грузовик, не раздумывая, вползает в грязную болотную воду. Без проблем преодолевает препятствие и катит дальше к подножию соседнего холма.

Этот холм, пожалуй, покруче предыдущего. Он весь — от подножия до вершины изрезан уступами почти горизонтальных террас, усеянных кронами низкорослых оливковых деревьев.

Начало каждой из террас упирается в середину или конец нижележащей, таким образом, представляя многоэтажную зигзагообразную дорогу наверх, напоминающую перевернутую новогоднюю ёлку.

Дорога заканчивается, и колёса уже мнут траву, когда машина снова делает крутой поворот и на первой передаче, урча, начинает взбираться на ближайшую от подножия площадку. Мы «горохом» сыплемся из кузова, и, упёршись холодными руками в задний борт, подталкиваем, помогаем нашему «работяге» преодолеть подъём. Вот и нужная нам терраса!

Запыхавшись, отираем ладони о рабочую «руху». Грек глушит двигатель. Из кабины неловко выбираются женщины. Эта ступенчатая «хорафи» — место нашей сегодняшней работы. Мы довольны, что влезли на сто метров выше к оливам, ведь тяжёлые мешки с маслиной придётся носить к машине на собственных плечах...

Сейчас я уже вовсе не боюсь этой ломовой работы, а вначале… Невольно вспоминаю свой первый трудовой день. Тогда вот так же прикатили на одну из многочисленных и удалённых «хорафи». Разгрузив машину, быстро поволокли тяжёлые, пропитанные оливковым маслом «палесы» к крайнему ряду невысоких деревьев.

Молдаване споро и деловито принялись растягивать полотнища между деревьями, руководствуясь только им известным, неведомым для меня, принципом. Мне никто ничего не собирался объяснять.

Сбор урожая

Мне пришлось бестолково толкаться между ними, в ожидании очередного указания. Хватаясь за один угол, затем за другой, натягивал, выравнивал, накрывал, пытаясь предугадать, что же от меня потребуется в следующий момент.

Наконец, палатки были расстелены, и кто-то из женщин сунул мне в руки «равмистири».

— Бей!

Молдаване уже начали обрабатывать ветки, и воздух вокруг наполнился посвистами хлёстких ударов пластика и дробным шумом, ударяющихся о жёсткую ткань, оливковых горошин.

Я с силой ударил по ближайшей, усеянной гроздьями маслин, ветке.

— «Пьё динато» (Крепче)! — прокричал рядом грек.

— Бей! Бей сильней! — подхватили молдаване. Я ударил изо всех сил. С большим замахом. Потом ещё и ещё. Лавина маслин хлынула к моим ногам.

Ветка, упруго пружиня после каждого удара и освобождаясь от тяжести плодов, поднималась всё выше и выше… Грек перехватил у меня «равмистири». Ухватив ветку левой рукой, притянул на уровень плеча и несколькими хлёсткими ударами снёс с неё остатки оливок.

— «Каталавэс» (Понял)? — прокричал под шум работы, возвращая мне пластиковое орудие.

Я ухватился рукой за следующую ветку и дело пошло… Сначала обработал сверху, нанося удары по толстой несущей части. Затем охлестал по бокам, спускаясь постепенно вниз к висящим, как расстёгнутые бусы, тонким стеблям. И, наконец, приподняв, очистил ветку снизу.

Вдруг грек закричал, выпятив глаза и указывая рукой куда-то вниз и в сторону. Молдаванка, работающая рядом, тут же помогла сообразить в чём дело. После моего удара около полудюжины маслин полетели мимо палатки, в траву. Для новичка это считается недопустимым проступком. И мне пришлось, извиняясь по-русски, выслушать по-гречески всё, что обо мне думает рассерженный владелец оливок.

Работа на "триподье"

Для того, чтобы легче добраться к урожаю на самой верхушке дерева, хватаю и тащу стоящую невдалеке «триподью» (треногу). Это расставляемая деревянная лестница. Длиною она около трёх метров, весьма напоминающая нашу стремянку.

Однако в отличие от последней, две её основные ноги сходятся верхними концами под острым углом и, жёстко соединённые перекладинами — ступенями, выглядят почти точной копией печатного русского «А».

Третья нога — это просто брус, свободно откидывающийся из вершины конструкции на произвольное расстояние и, не позволяющий триподье опрокинуться. В расставленном виде всё это сооружение визуально можно воспринять, как островерхую трёхгранную пирамиду, одна из граней которой представляет собой тривиальную садовую лестницу.

Надо сказать, что для верхних работ ещё используют «равмистири» с увеличенной рабочей частью на длинном и полом внутри, дюралевом держаке. Кроме того, существуют пневмомеханические приспособления.

"Механи" в действии

Это чудо техники имеет пропеллер на самом «топе» длинного металлического шеста, «шпоровый» конец которого механически сочленён с компактным бензиновым двигателем и компрессором.

Посредством системы валов и давлением сжатого воздуха, пропеллеру сообщается вращательное движение, и он молотит всеми восемью или двенадцатью лопастями там, куда подносит его рука «эргатос».

Чтобы при этом не повредить ветки, лопасти изготавливают из мягкой, но прочной резины. При длине около двадцати сантиметров, они имеют круглое сечение толщиною с мизинец. Разумеется, оснащение бригад работников тем или иным инвентарём — это дело предпочтений их работодателя.