Глава ХХХVIII — Стеклодувная галерея

Основное заводское помещение — это, конечно же, стеклодувная галерея. По сути, это большой, очень высокий и вытянутый в длину рабочий цех. От широко отворяемых жарким летом двустворчатых ворот и до противоположной блочной стены, видимо около, метров пятидесяти.

Ширина составляет около трети его длины, и полностью занята с одной из сторон деревянными продольными стеллажами для заполнения готовой стеклопродукцией. У противоположной стены несколько столов для заключительной монтажной сборки «электросветильниковой» группы. Основное пространство отведено двум большим термопечам для технологического «отжига» поделок из раскалённого стекла.

Эти печи безостановочно и периодически принимают в своё раскалённое чрево, пышущее жаром открытого огня от мощной газовой горелки, рождённые дуновением мастера будущие эксклюзивные шедевры.

Температурный режим печи составляет 450–480°C с двенадцатичасовым понижением до уровня окружающей температуры, позволяет снять физические нагрузки с внешнего слоя стекла и, следовательно, избежать его разрушения. Естественно, выдутое изделие не разваливается на куски (хотя изредка бывает и такое), но просто трескается.  

Печь с расплавленным стеклом

Частенько в галерее бывает довольно жарко, поэтому на высоту потолка не поскупились. Под самой крышей тянется череда узких окон, отводящих разогретый воздух наружу.

Напротив огромных входных ворот, в самом конце длинной галереи находится «святая святых» —  стекловаренная печь, обнесённая слоем термостойкого кирпича и наполненная расплавленной массой жидко-вязкого стекла. Рядом стоит и горизонтально расположенный плавильный горн.

Внутри газового горна стеклодув периодически разогревает стеклозаготовку в кратком процессе её изготовления. Горн зажигается в начале рабочего дня и сразу же гасится в случае отсутствия его надобности. Это вполне естественная экономия газа-пропана. Основная же, плавильная печь прекращает свою адову работу только лишь по окончании сезона.

Перед остановкой на недолгую зиму, стеклодувы выгребают из кирпичной огнеупорной ванны остатки вязкой стекломассы, пышущей жаром. Они орудуют длинными стальными крюками, наворачивая на них, словно карамельный «чупа-чупс», большие шары расплавленного стекла. Их обдирают и, слегка напрягаясь, сбрасывают тут же, в металлический контейнер, обливая водой для разрушения.

Зыбкие облачка обжигающего пара, громкое шипение и слышимый треск крошащейся на бисер стеклянной груды, сопровождают жаркий процесс. Так продолжается более часа. Наконец, мокрые, как бобры, копошащиеся у печи поляки, призывно машут руками, и довольный босс идёт к цистернам перекрывать газ.

Для всех нас это означает, что очередной туристический и рабочий сезон окончен... На следующий день стеклодувы получают полный расчет и торопятся разъехаться по домам. На территории заводика остаётся лишь один албанец, ходящий за хозяйским скотом и собаками. Спустя пару месяцев его сменит вернувшийся из отпуска земляк — «алванос».

Стекло открыто человечеством более пяти тысяч лет тому, а посему в конце следующей весны всё, как и тысячи лет назад возвращается на «круги своя»… и снова загружается стекловарная печь.

Как мы ещё помним из школьного курса химии, стекло получают в результате сплавления трёх основных компонентов: кварцевого песка, известняка и обычной соды. Все остальные добавки, а их немало — это «спецификаторы», которые нет надобности перечислять.

Дабы ускорить в печи обычный процесс варения и испытано обеспечить наибольшую однородность стекломассы, в загружаемую шихту (исходную сырьевую смесь), сразу добавляют около трети бутылочного боя, складируемого на заднем дворе нашей мастерской.

Температура в полторы тысячи градусов делает из этого первичного содержимого расплавленную жижу в течение полусуток. При ещё более высокой температуре — 1600°, удаётся почти полностью избавиться от газообразований — видимых полых мелких пузырьков в теле продукта и добиться большей его прозрачности.

При этом, неплохо бы ещё избежать таких пороков стекла как «свили» и «шлиры». А кроме того, не обнаружить в ванной просто банального мусора, в виде мелких камушков, недоваренных кристаллов и прочего грязе-почвенного «гнуса» — точечных вкраплений типа мошек.

«Свили» напоминают собой микросплетения волокон или отдельных нитей в теле застывшего стекла. Зачастую они появляются при недостаточном перемешивании стеклянной массы и её невысокой однородности. Что касается «шлиров», то это просто огнеупорная крошка в каплях стекла, стекающих со свода и стен печи в рабочий бассейн.

Шлиры, как правило, отличаются тёмно-зелёным цветом из-за повышенного содержания окисла железа. И иногда попадаются в готовых изделиях, очень смахивая своими загнутыми хвостиками на школьные запятые.

Газовые включения обязаны своим появлением не совсем верной выдержке стеклянной массы по окончании долгой плавки. Кроме того, сказывается некачественное размешивание различных участков бурления, низковатая температура проваривания и обычная неравномерность песчаного состава в смысле величины зернистости.

Однако из чрезмерно текучей, ненужно жидкой, пылающей стеклянной «воды», что-либо толковое выдуть и тем более чудно вылепить практически невозможно. А потому, сбрасывая температуру печи на полтысячи градусов, приводят всё её содержимое в состояния вязкости почти гончарной глины.

Эта часть процесса называется «студкой» — то есть регулируемым лёгким охлаждением стекломассы для предстоящего ваяния «шедевров». Первым и основным инструментом мастера, естественно, является стеклодувная трубка. Это нержавеющая сталь, диаметром до восьми миллиметров, с латунным загубником и деревянными теплоизоляционными накладками.

Инструмент стеклодува

Кроме того, зачастую ещё используются щипцы, специальные ножницы, пинцет и, конечно же, многочисленный парк массивных металлоформ. В них быстро, с кажущейся изумительной лёгкостью, выдуваются прямоугольные бутылки — штофы или многоугольные графины.

И уж, конечно же, совершено невозможно обойтись без полутораметрового «понтия» — металлического стержня, на который пересаживается выдутая заготовка для окончательной доводки.

Мастер вращает нержавеющий «понтий» вокруг оси, прокатывая его ладонью вперёд–назад по направляющим «подлокотников» рабочего кресла. Привычно раскатывает, словно кухонную качалку, виртуозно, вопреки вредной земной гравитации, вращением чётко удерживая стеклозаготовку в горизонтальном положении.

Постоянно создаваемый им крутящий момент, достаточно легко позволяет стеклодуву «вылепливать» стеклянную форму, подобно мастеру — ваятелю из глины за вращающимся гончарным кругом. Для этого процесса, кроме полутораметровой стеклодувной трубки и «понтия», понадобится ещё один неотъемлемый инструмент специалиста — деревянная лопатка.

Зауженный конец её рукоятки стеклодув вводит в технологическое отверстие стеклозаготовки — выдутого раскалённого шара, превращая его в кубок, стакан, пиалу или бутылочное горлышко.

Изначально стекломасса набирается из печной ванны на срез оконечника инструментальной трубки в виде, так называемой, бесформенной «порции».

Специалист раскатывает вязкий сгусток на ровной стальной плите, покрытой воском, что позволяет стеклу не прилипать к поверхности. Обильная восковая натирка вспыхивает при соприкосновении с раскалённой массой, и это ещё одна деталь, впечатляющая туристов.

Бригада стеклодувов состоит из четырёх человек. Первый из них, серб — это подмастерье. Его дело набрать в печи порцию стекла, сделать аккуратный накатыш и выдуть «баночку». По форме и размеру заготовка действительно являет собой полное подобие обычной медицинской банки, предназначенной для борьбы с простудой.

Перед сербом стоят на плите — две пиалы с сухими порошковыми красителями разного цвета. Поочерёдно, противоположными сторонами «баночки» он погружает её в содержимое одной, а затем другой ёмкости.

В итоге из невзрачной заготовки будет выдут кубок с красно-синими боками. Трубку с готовой баночкой подмастерье вешает на кронштейн, стоящий у печи. В течение полутора минут она будет остывать в вертикальном положении — заготовкой вниз, готовая принять на себя второй слой стекломассы.

Второй стеклодув, мастер–поляк, должен выдуть из баночки кубок и пересадить его на «понтий» третьего участника технологической цепочки. Через полторы минуты он снимает с кронштейна висящую трубку (с уже остывшей «баночкой») и наворачивает на неё вторую порцию контрастно раскалённой стекломассы.

Спустя ещё одну минуту, вновь выдутый кубок передаётся третьему мастеру и всё начинается сначала. Приклеив раскалённый в горне пятачок «понтия» к дну кубка и проведя смоченной водой пластиной-резаком границу откола, специалист легким щелчком отделяет заготовку от трубки.

Завершив свою часть работы, он передаёт уже готовый кубок четвёртому участнику цепочки. Мастер просто надевает его на удерживаемый рукой последнего, деревянный пал и легким щелчком отделяет от металлического стержня.

Подсобному рабочему остаётся только забросить изготовленный кубок в пылающее нутро «холодильника». По окончании рабочей смены, печь для отпуска стекла будет погашена, а спустя двеннадцать часов разгружена и подготовлена к следующему рабочему дню.

                                                        

Глава ХХХVII — Литейная мастерская

Работаю, словно трудолюбивая «пчёлка» в бронзово-литейной мастерской раннее упоминавшегося мною стеклодувного заводика. Рабочий день тянется долгих десять часов — с восьми утра до шести вечера. На обед не прерываюсь. Беру с собой плитку шоколада и пол-литровый термос кофе.

Для этой цели иногда закупаю «штабелями» дешёвый немецкий продукт. На удалённой окраине Каливеса открылся новый обширный супермаркет. В соответствующем отделе, мной были сразу же и неожиданно успешно обнаружены залежи шоколадной «панацеи».

Шоколадная фея

Полагаю, что давно пора было бы установить скромный памятник славному Джозефу Фраю, который первым сообразил залить вязкую шоколадную массу, сдобренную сахаром, в форму привычной нам прямоугольной плитки. Произошло это грандиозное событие в далёком ХIХ веке.

Впрочем, в российском Покрове, в недавнем 2009 году отлит бронзовый памятник «Шоколадной фее», весом 600 кг и высотой три метра. Молодцы, покровцы! Вот так и я — дважды в неделю устраиваю «литейные» дни. То есть, через каждые два дня «формовочных», — на третий.

Как правило, в течение двух смен забиваю сырой формовочной землёй опоки, создавая внутри них необходимые конфигурации под бронзовую отливку. В сравнении с литейным, день формовки — это просто мой временный «релакс». Хотя «пашу» без остановок. Курю и жую на ходу и уж совсем не часто. К тому же, десять рабочих часов на ногах без каких-либо «посиделок».

Благо уже то, что рабочий формовочный стол находится рядом с открытой дверью на задний двор. Сюда туристы почти не забредают. Дышу чистым воздухом, могу видеть горы и далеко распластавшееся синее море. Изумительный вид призывает к умиротворённости и мобилизует дух на достижение некой сносной перспективы.

Хотя в голове всё более зреет мысль, что, несмотря на все красоты Крита, — Греция, да и вообще иммиграция (временная) — это не моё... Самосознание не готово примириться с ущербным статусом, закрепляемой чуждым законом полной гражданской второсортности.

Привёз из дому маленькую магнитолу и наши русскоязычные песни. Это духовно поддерживает. Уже в «печёнках» сидят греческие и английские тексты. Пока в 2000 году не запасся в Украине приличным набором новых кассет, приходилось «петь» самому.

Поёт Йоргос Даларас

Тем не менее, надо честно признаться, что певучие греческие композиции по мелодике и текстовому звучанию, для меня гораздо ближе заполонивших музыкальный мир, «набрыдших» — англоязычных.

Однако единственный, кто мне более импонирует из поющих греков — это умеренный Йоргос Даларас (Γιώργος Νταλάρας). Общаться на своём, данном от рождения языке, совершенно не с кем. Вокруг — пятеро сербов, четверо поляков и трое албанцев. Остальные шестеро — греки...

Кстати, в отличие от Αλβανών (албанцев), проживающих вдоль всей северо-западной границы Эллады, поляки и сербы даже и на греческом почти не говорят. Самый «продвинутый» из них владеет едва ли десятком куцых фраз. Они работают здесь нелегально. За территорию мастерской, если и выходят, то не дальше ближайшей пивной лавки. В такой ситуации, языком можно и пренебречь.

Арахис

Пара слов — «Амстел» (марка пива) и «арахис», сказанные пожилой радушной лавочнице, снимают все проблемы. Гречанка отпускает стеклодувам товар в долг, и они частенько посиживают за столиком на пороге её минимаркета.

Это позволяет хозяйке при расчёте в конце сезона весьма свободно обращаться с «кредитной» арифметикой… Так что простоватые сербы только кряхтят и чешут в тёмных затылках… Католики–поляки, куда «продвинутее» и хитроумнее православных славян. Они не высовывают носа со второго этажа, попивая дармовое вино босса.

Всё дело в том, что на обширной территории склада наш работодатель установил три огромных металлических ёмкости. Одна из них наполнена оливковым маслом, вторая цикудьёй (виноградный самогон) и третья — домашним вином. Естественно, и на внутренних воротах, и на сливных кранах замки совершенно отсутствуют. Испросив разрешения угоститься полуторалитровой бутылкой вина, поляки пускают в ход совсем иную тару...

Цистерна оливкового масла

Содержимое огромных цистерн, подающееся под давно признанным брендом «высокоэкологичного продукта» является таковым весьма условно. Тут, конечно, присутствует вполне недобросовестная реклама, которая рассчитана всё на тех же, в местном понимании, «лоховатых» туристов.

Цены, как на стекло-сувениры, так и на дары критской земли абсолютно неадекватны. К тому же, хроническое отсутствие у нерасторопных зевак стояночного времени, по-прежнему работает против не совсем добросовестного сельского бизнесмена.

Я как-то вознамерился купить у него пару литров вина. Босс, естественно, не отказал, но деньги с меня взять не захотел. Это обстоятельство сразу же убило потенциальное желание вернуться когда-либо к подобной просьбе. Я не мог себе позволить стать ещё более обязанным человеку, от которого и без того был весьма зависим.

В литейный день, как правило, появляюсь в мастерской не позднее шести утра. До наступления жары очень стараюсь (и успеваю) отлить хотя бы большую часть заготовленного. Опоки уже ждут меня. Они стоят длинной ровной шеренгой стопок, параллельно формовочному столу, напротив литейного горна.

Опоки для бронзового литья

В каждой стопке по десять, набитых влажной землёй опок. В недрах этой земли сокрыты пустоты, которым предстоит дать форму будущим отливкам. Знаю, не всё будет гладко, какие-то из деталей уйдут в брак.

Где-то металл не прольётся до периферийной зоны, а возможно где-то окажется воздушная раковина. Слишком много факторов необходимо учесть, многое знать и предусмотреть. Но с каждым разом выдаю всё меньше отливок, годных только для повторной переплавки.

Печь – горн

И в конце концов наступает день, когда я свожу брак к нулю. Так и продолжается с переменным успехом. Иногда только проскакивают случайные недоразумения. Многое зависит от состава расплавленной латунно-бронзовой литейной массы. Из школьной программы мы с вами помним, что бронза — это в основном сплав меди с оловом, а латунь — меди с цинком (до 45%).

Разумеется, что данное определение весьма утрировано. В зависимости от назначения, бронза может являться сплавом меди с фосфором, никелем или свинцом. Время от времени для меня привозят и сваливают на заднем дворе мастерской большую груду «цветметного» хлама. Чего здесь только не бывает!

Цвет/мет — сырьё для плавки

От непонятных кронштейнов, тривиальной негодной и давно потемневшей сантехники: водопроводных кранов, обрезков труб, гнутых полос — до старинных примусов и медных гвоздей. Ещё вечером, накануне литейного дня я ползаю (совсем, как ползает жук скарабей по навозной) по куче старого вторсырья, сортируя металл для предстоящей плавки.

Мне крайне необходимо сразу же добиться оптимальной консистенции — жидкотекучести расплавленной массы, способной проникнуть в самые отдалённые от «литника» пустоты конфигурации. Не забыть, кроме всего, учесть усадку и ликвацию — физико-химическую неоднородность состава сплава в центральных и периферийных, утончающихся зонах отливки.

Плавильный горн в работе

Все изделия, которые я произвожу — делаются методом «тыка»... накапливанием и ценой «проб и ошибок». Так же, как и во время сбора первого урожая оливок, меня никто ничему не обучал и даже минимально не потрудился объяснить.

Очевидно, на удалённом Крите это обусловлено возвышенностью греческого склада ума или гипертрофированным «синдромом знания».

Этим придуманным мною термином определяю ситуацию, в которой обучающий просто не способен предположить в другом человеке отсутствие элементарных специфических познаний, кажущихся само собой разумеющимися незадачливому маститому «преподавателю».

Так или иначе, но мне пришлось в одиночку преодолеть годичный курс самообучения, прежде чем стать более-менее сносным мастером-литейщиком. С моей проклятой склонностью к лютому перфекционизму порой непросто было добиться быстрого результата.

В «миру», и тем более — гастарбайтерском, гораздо легче живётся здоровым «пофигистам». К чему и призываю себя постоянно стремиться. Помню как мне по этой теме удручёно выкладывал мысли один из членов экипажа СЧС. Поставленный вместе с каким-то арабом на очистку старой палубы перед предстоящей покраской, он явно проигрывал напарнику в скорости.

Просто стремясь, как можно качественней выполнить порученное дело, непроизвольно тормозил продвижение работ, что не преминуло сказаться на отношениях с работодателем. — А я не могу работать иначе! — в запальчивости восклицал он.

Перфектционист

Страдая такой же самой запущенной формой перфекционизма, этой вредной изматывающей «болезнью», я понимал насколько она пагубна в наших условиях. И как важно вытравить в себе несвоевременного раба «совершенства».

Однако при всём этом также желательно не впасть и в противоположную — полярную крайность, следующую за позитивной формой «пофигизма»… то есть — «пофигизмус вульгарис».

Впрочем, для себя угрозы никогда не находил. С генами, слава богу, мне досталась способность работать, если и не очень быстро, то во всяком случае, добросовестно и абсолютно молча, имея при этом высокий порог психофизической «выматываемости».

Тигель (горшок)

Плавильный графитовый тигель (нем. Tiegel–горшок) — имеет средние размеры. Вообще-то, эти горшки несут цифровую маркировку от «1» до «300», что соответствует количеству килограмм вмещаемой массы. В мой тигель входит, наверное, килограммов 100–150.

Чтобы жидкий металл заполнил ёмкость доверху, я должен плотнее, избегая лишних пустот, набить его бронзовым хламом, выложив сверху приличную горку из обрезанных «приливов». Конечно, придётся ещё подзагружать в процессе плавления — иначе металла может не хватить на все опоки. Сам загружаемый тигель находится внутри плавильного горна, представляющего собой металлическую обечайку.

Огнеупорный кирпич горна

То есть открытый стальной цилиндр, выложенный изнутри огнеупорным кирпичом. В начальном периоде плавки накрываю его просто стальным листом, используемым в качестве отсутствующей крышки.

Нижняя часть цилиндра (на высоту лежачего кирпича от бетонного пола) имеет отверстие для подачи пропана и потока воздуха из сопла мощного вентилятора. Сверху над горном нависает коробчатый зонт гудящей вытяжки.

Большой горн – печь

Сжиженный пропан поступает из трёх больших 25-кубовых цистерн, установленных во дворе, в десятке метров от мастерской. Прежде всего, отсюда подаётся газ в стеклодувную печь, которая гаснет только лишь на зиму — по окончании турсезона.

Я забираю свою порцию газа, как уже упоминал — дважды в неделю. Да и то... в течение шести-семи часов заканчиваю литьё и прекращаю отбор пропана. Однако расход топлива, вижу — совсем немалый. Еженедельно приезжает автоцистерна для дозаправки. Судя по всему, и в финансовом аспекте это выражается немалой цифрой.

Цистерны пропана

Очевидно, в связи с этим, «босс» дал задание поляку – слесарю сварить объёмный стальной бак для мазута. Кризисные тенденции в Европейском союзе перманентно нарастают, и это неизбежно сказывается на нашем уровне жизни.

Для меня же подобный уровень существования, прежде всего, определяется ценами на бензин и сигареты. Сойдя впервые с яхтенной палубы на берег Крита, я купил пачку сигарет за 300 греческих драхм. Сегодня, спустя около трёх лет, плачу за ту же пачку — 800...

Как-то однажды на большом рынке Ханьи наткнулся на контрабандиста, предлагавшего блок фирменного Marlboro за три тысячи драхм. Долго я не раздумывал и не пожалел. Достаточно длительное время кормился из этого источника, пока он, к моему сожалению, куда-то не исчез.

Когда твёрдый металл превращается в жидкость, периодически помешиваю раскалённое содержимое тигля, заодно удаляя ковшом всплывающий шлак. Догружаю длинной лопаткой скомканные рулоны штамповочных отходов латуни. Проверяю металл на жидкотекучесть, заливая первую из опок. Если видны мелкие «недоливы», добавляю в тигель алюминий. Это придаёт расплавленной массе больше текучести. Жарким летним днём температура в литейке поднимается до +60°.

В грубых горных башмаках, джинсах и мокрой от пота майке на минуту вырываюсь во двор, под холодную струю водопроводного крана. Несколько раз умываясь, подставляю под воду шею и плечи. Релаксирующие туристы с удивлением поглядывают на меня, как на сбитого пилота, выпрыгнувшего из горящего самолёта.

Безжалостное критское солнце знойно подмигивает своим сорокаградусным глазом. И я, нахлебавшись до отвала возвращающей жизнь влаги, со стекающими по мокрой спине холодными струйками, снова ныряю в свой персональный «ад».

К двум часам дня залита последняя опока. Прислоняюсь к косяку двери, — здесь лёгкий приятный сквознячок. Несколько минут смотрю в бирюзовую «лужу» далёкого моря. На его нежной поверхности усталые зрачки, привыкшие к бушующему свету пламени, «отмокают», возвращаясь в норму.

Пытаюсь закурить, но в груди перехватывает спазмом первую же затяжку. Несмотря на работающую вытяжку, всё же нахватался шлака. Знаю, что ещё несколько часов курить не смогу. В принципе работа окончена и я могу отправиться на пляж!..

Опокам можно дать остыть, и завтра с утра выпотрошить из них готовые отливки. Но проклятая перфекционистская самопрезентация не даёт покоя. Душа желает большего… Да к тому же хочется создать себе на завтра запас времени и заняться с утра относительно чистой работой. А посему, натянув брезентовые рукавицы, «потрошу» ещё горячие опоки.

Эл/наждак

У электронаждака начинает вырастать гора швыряемых мной отливок. Запёкшуюся, пахнущую гарью землю вываливаю на кучу у стены литейки. «Ничего, — думаю я, — сложу опоки, подмету, оболью пол водой. Как раз управлюсь к четырём, а завтра с утра на наждаке обрежу приливы».

Лопатой сгребаю формовочную землю, вымащиваю аккуратный холмик. Черенком половой щётки протыкаю в нём частые вертикальные отверстия для лучшей пропитки водой. Поливаю земляной холм, словно клумбу, из большой садовой лейки.

Земля должна быть влажной и вязкой, чтобы через пару дней снова стать формой будущим отливкам. Оглядываюсь кругом, — чистота и порядок. На циферблате около четырёх часов. Вот и хорошо, вот и славно — «битый» десятичасовый рабочий день. Так что боссу я ничем не обязан.

Наконец-то, моя перфекционистская душонка удовлетворённо затихает. Вытираю руки, подхватываю пакет с термосом и подтаявшей плиткой шоколада. Сегодня я так и не пообедал. Достаю пачку LM, надеясь, что на сей раз покурить всё же удастся.

Выхожу во двор, докуривая сигарету, оглядываю свой Seat. Обычный «хэтчбэк», но я воспринимаю его как живое существо. Любимая машина — это передвижная уютная «избушка» на колёсах, моя территория комфорта и частная собственность.

Такое же чувство испытывал только к своей яхте! Здесь, в чужой стране, этот подвижный механизм — мой единственный и лучший друг. Захлопываю дверцу, и с лёгким чувством «отмотавшего» свой срок, поворачиваю ключ зажигания.               

                                                                  

Глава ХХХVI — Календарь гастарбайтера

Прошло более полугода, как я работаю всё там же, на территории стеклодувной мастерской. Достраиваем новый корпус. Здание, как и все современные дома на Крите, — сейсмостойкое. Это, естественно, означает, что его, достаточно глубокий свайный фундамент и остов выполняется из мощной стальной арматуры. Затем арматура обносится необходимой деревянной опалубкой и заливается бетоном.

Остаётся только внутри и по периметру, заполнить монолитно-бетонный каркас, почти невесомым пеноблоком или тёплым дырчатым кирпичом. При потенциальном мощном землетрясении, некоторые легкие кирпичные стены могут разрушиться и просто выпасть. Но само здание не рухнет, а в крайнем случае согнётся, словно проволочная корзина.

Монолитно-бетонный каркас

Можно себе лишь представить, что при череде сейсмических толчков, будет происходить с домами, подобными нашим, составленным на скорую руку, как равнинный вариант — из едва «дышащих» панелей.

Стены зданий из блочных бетонных конструкций складываются, будто лёгкие карточные домики, мгновенно погребая под массивными плитами всё, находящееся внутри. Кирпичные же сооружения сметают, не менее убийственной лавиной кирпича — то, что находится поблизости.

Последствия землетрясения

В начале апреля 1999 года стройка закончилась, и пришлось кардинально сменить профессию. Работаю теперь в бригаде стеклодувов. Два поляка, один серб и я — единственный русский.

Работа совсем лишена прямых физических нагрузок, но раскалённые печи и двухсменный график выматывают почти на уровне строительных работ. Зато был дважды облагодетельствован приглашением на застолье к боссу.

Пасхальные декорации

Один раз на «чистый понедельник», 13 апреля, и второй, уже 30 апреля — на празднование самой «Пасхи». На территории заводика, босс выстроил для интуристов небольшую таверну на десяток столиков.

Правда, это прожектёрство не окупилось. Никто из туристов, к сожалению, там не бывает, так как автобус следует дальше через 15–20 минут. Самое длительное посещение — около получаса.

Так что, это «заведение» в основном, служит по праздникам местом сбора всей его родни и друзей. Естественно, не могут не пригласить и нас — работников. Босс почитает идею патриархальной клановости... По правую руку от него, как положено, восседает совершеннолетний сын — старший ребенок в семье; по левую — две дочери.

Дети однозначно предсказуемо наделяются именами их дедушки и двух бабушек. Строгая очерёдность предполагает начинать использование имён по отцовской линии родства и лишь потом — по материнской. Увы, для классического воплощения семейной идилической идеи не хватило наличия ещё одного сына–внука. Пятидесятилетняя супруга отца семейства, надо полагать, не совсем справилась с ожидаемым от неё предназначением... 

Отчасти, видимо, и потому, что между ними какой-то внутренний семейный конфликт. Впрочем, стараюсь быть от подобной темы подальше. Приём сдержанный, но без тени надменности. Мы «отъедаемся-отпиваемся», и скромно попрощавшись, оставляем хозяев и их гостей веселиться до полуночи.

Все понимают, что эти праздничные угощения служат «смазкой» между работодаталем и рабочими. Ведь по греческим меркам мы «пашем» за «копейки», то есть нещадно эксплуатируемся радушным хозяином. В «чистый» понедельник был накрыт шведский стол, разумеется, постный (кальмары, креветки, устрицы, салаты и т.п.). А уж на Пасху мы разговелись — съели барана под домашнее сухое вино.

Вертел с бараниной

Из-за «хозяйского» стола я пересел на свою «Хонду» и уже через десять минут находился в Плаке — за праздничным столом своих соседей (разумеется, приглашённый). Там состоялись «возлияния» до 11 ночи, а в семь часов утра я уже снова находился в стеклодувной галерее и снова работал.

В мои обязанности входит приёмка готового изделия от стеклодува. Укладка его на песчаную подушку специальной печи и поддержание режимной температуры + 480° с последующим охлаждением в течение 12 часов. Это предотвращает стекло от растрескивания, происходящего при быстром остывании.

Кроме этого, «дутьё» больших люстровых форм требует быстрого прожигания газовым резаком (автогеном) технологического отверстия, — чем мне также приходится заниматься.

После остывания стекла и выгрузки его из печи, начинается работа по устранению мелких сколов и прорезанию точных крепёжных отверстий под электропатрон. Также изготавливается масса блюд, пиал, пепельниц и всевозможных безделушек типа тривиальных рыб, птичек, цветочков, крокодилов и ящериц.

Кстати говоря, по поводу домашних ящериц. В моей квартире появилась пара совсем маленьких критских ящериц (длиною с чайную ложку). Одну я смёл веником с террасы далеко вниз, в траву, так что она уже не вернулась.

Вторую выгнал позже, но спустя несколько дней она влезла через окно душевой, прямо на моих глазах. Ящерка так быстро юркнула в ближайшую щель, что помешать я не успел.

Теперь она так одомашнилась, что иногда бегает под моими ногами. Как вы, очевидно, понимаете, ящерицы приспосабливаются к цветовой среде обитания. Вот и моя поменяла окраску под окружающий цвет белых стен и светлого полового кафеля.

Правда, стать совершено белой ей не удалось, ведь внутри неё всё же красная кровь, и поэтому ящерка приобрела необычный нежно-розовый оттенок. Полагаю, в природе они видимо так и называются — розовыми.

Бог с ней, пусть живёт! Беды от неё не будет никакой. Вредных насекомых, конечно, всех не переловит, но надеюсь, хоть напугает. Летней ночью комаров полным-полно — просто жизни нет!

Абсолютно нет никакого смысла даже воевать с ними посредством свёрнутого в трубку журнала. Без включённого в розетку раптора или дымящейся спирали — есть вероятность провести ночь, противостоя насекомым бессмысленным использованием хлопушки.

Погода на Крите никак не хочет повернуть к лету. Часто поливает дождик, и тепла пока мало — от +10° до +18°. Иногда задувает от северо-запада очень мощный ветер. Настолько сильный, что по открытой террасе летают пластиковые столы и стулья.

Однако первые туристы уже появились. И хотя в заводике на всех дверях всегда висят таблички с просьбой не пользоваться фото-видео-аппаратурой, босс делает вид, что не замечает фотовспышек.

Первых «ласточек» отпугивать не стоит. Открываются также первые магазины, бары и рестораны. Ещё месяц и забурлит туристический сезон. Надеюсь, хотя бы в этом году «попользоваться» морем. Работая во вторую смену, попробую с утра выкраивать часок. После моего первого лета на знойном Крите, ощущаю себя настоящим островитянином. Знаю, что такое +45° и не боюсь жары.

Однако наступит время, когда годовой климатический цикл завершится, и погода постепенно перейдёт в осеннее-зимнюю стадию. Исчезнут самые последние запоздалые туристы — наши потенциальные покупатели. Правда, в последнюю неделю, «Африканыч» (ветер со стороны Африки), принёс тепло до +24°, и дожди временно отступили. Ещё жужжат вымирающие осенние мухи, и уже похрустывают под ногами трубочки сухих опавших листьев.

Средиземное море всё чаще выбрасывает на берег кружево белой прибойной пены, а в редкие штилевые дни выглядит серо-стальным, тая в своих тёмных глубинах зарождающийся холод. Сегодня на моём календаре — 20 ноября 1999 года. С начала зимы и до весны босс решил прикрыть предприятие, так что работы, видимо, у меня не будет.

Сразу после встречи нового 2000-го года я уехал домой в Украину. Вернулся только через два месяца и в самом начале марта приступил к работе в мастерской. Босс предложил мне заняться обработкой бронзового литья. Под кубки, подсвечники и прочие изделия требуется много дисковых и конических опор. Литейка располагается тут же — у стеклодувной галереи.

Учиться чему-нибудь для себя новому не пришлось. Мне всегда казалось, что лёгкие слесарные задатки зачастую могут проявляться у мужчины ещё в детстве, если он, конечно, не совсем безнадёжный «ботаник». К завершению лета позволил себе приобрести испанский хэтчбэк — пятидверный Seat Ibiza, цвета «капри». 

Теперь грядущие осенне-зимние дожди — мне нипочём! Правда, пока не предполагаю, как моё национальное водительское удостоверение будет воспринято на местном уровне греческого правопорядка. Однако кроме этой, господь сразу же возложил на мои плечи ещё одну небольшую, но неожиданную проблему.

Дело в том, что я вынужден парковать свой «Сеат» в прямом смысле над обрывом — этого требуют ландшафт и расположение проезжей части. Так вот, моя машина стала просто отбойником, спасшим жизнь одному из албанцев — очередному водителю-идиоту. Пытаясь въехать на «Опеле-пикапе» во двор дома, расположенного напротив моей парковки, он ошибочно врубил заднюю передачу и нажал на газ.

«Опель» всей мощью своего движка рванул назад... и быть бы ему на дне 50–70-метровой пропасти, если бы он тупо не врезался кузовом в заднюю дверцу моего бедного «Сеата». В это время я находился ещё за рулём, не успев выйти из машины после того как её запарковал. Мгновенно подавив взрывные эмоции, подчёркнуто спокойно выбираюсь наружу.

Из проёма дверцы заглохшего пикапа выпадает перепуганный албанец с трясущимися губами на побелевшем лице. Он растеряно таращится на меня, на помятую дверцу «Сеата» и в зияющую пропасть. «Всё сделаю... всё починю... всё оплачу», — по-гречески лепечет он, умоляюще подняв ладони в просительном жесте.

Я гляжу в перепуганное лицо и едва сдерживаю желание разразиться классическим русским матом в ответ на его корявый лепет. Через пару дней албанец действительно оплатил ремонт моей машины, и инцидент был исчерпан. Я же был вынужден удовлетвориться осознанием совершённого мною гуманного акта по спасению жизни одного из никчемных водителей, которых готов был «убивать» на дорогах...         

К концу года ушёл с работы уже второй мастер-литейщик. Оба они греки, и обоих не устраивала зарплата. Босс снова предложил мне очередную переквалификацию. Так я вынужденно стал мастером бронзового литья… а мой работодатель получил почти дармовую литейку в адовых условиях своей мастерской.

...2 мая 2002 года. Уже давно хочу сменить работу, так как в настоящее время нахожусь в сложной ситуации. Работа литейщика — тяжелейшая, оплата от работодателя — сравнительно мизерная, не соответствующая выкладываемому здоровью. Это полностью нивелирует мою мотивацию.

Несмотря на галопирующую инфляцию, добавок к замёрзшей зарплате — никаких. Кроме того, тянется хроническая невыплата уже заработанных денег... так же как и в нашей бедствующей Украине.

Ежемесячно по нескольку дней, а то и долгих недель, приходится «выбивать» у (недовольного этим) босса необходимый минимум на еду, оплату жилья и бензин для машины.

Нервы напряжены до предела. Иногда с трудом приходится сдержаться, дабы не высказать «благодетелю» всё, что о нём думаешь. Уйти в одночасье, быстро и легко — нельзя. Прежде всего, требуется время для аккумуляции на счёте минимально-необходимой суммы на первое, непредсказуемое время поиска альтернативной работы.

Затем эти деньги надо ещё получить, то есть «выбить». Я попытался это сделать ещё в октябре–ноябре прошлого года, — не получилось. Сначала помешал обмен национальных драхм (вводили евровалюту) с 1.01.2001. Везде и у всех были определённые заботы с обменом и прочее... Потом у «босса» умерла мать... ровно через месяц — сорокалетний брат...

Это были достаточно «уважительные» причины, чтобы пресечь любые просьбы финансового аспекта. Но кроме того, прежде чем уйти, надо найти или хотя бы разведать, — куда?! Нельзя шагнуть просто на улицу, ведь работы, как таковой, здесь нет.

Это не бывший советский союз, где отлавливали тунеядцев... Даже проживающие в окрестностях по десять лет албанцы и молдаване кормятся подработками, то есть где-то, кому-то вскопать огород, прополоть траву, убрать строительный мусор и тому подобное.

Почти ежедневно они скачут, словно зайцы по округе, в конкурентных поисках свежевызревшей «капусты»... Иными словами, все рабочие ниши давно разведаны и «схвачены». Стабильную работу может иметь только мастер, умеющий делать то, чего не смогут сделать десятки других людей. В моих руках две специальности, где я могу работать в качестве мастера. Но здесь, на Крите, вряд ли найду свою нишу.

Для этого, увы, нужно переезжать на материк — в Афины. Или хотя бы выбраться из деревни в более-менее развитый город, типа любимой мной Ханьи или столицы Крита — Ираклио. Однако сейчас это невозможно ещё и потому, что у меня нет документов. «Зелёную карту» — вид на жительство выдали всего лишь на один год.

Правомочность второй уже карты ВНЖ, дававшая мне право на проживание и работу, закончилась 20 апреля 2002 года. Снова сбор вороха бумаг, справок и подтверждений. Раннее я полагал, что бюрократическая система была присуща только нашей «совковой» госмашине.

Но такой колоссальной, всеобъемлющей бюро-рутины, как в «продвинутой» европейской Греции, мне видеть ещё не доводилось. Это просто какая-то алогичная вязкая и бесконечная — общенациональная... сиеста.